Историческая география Посёлка: «Котелажка»

 

Старая котельная, «Котелажка», которая располагалась за Баней, являлась одним из самых загадочных и манящих объектов Посёлка. Она дымила совсем немного и уже к середине 60-х наше центральное отопление и горячую воду обеспечивала кочегарка ИЯФа. Старая котельная была тут же остановлена и заброшена. Превратившись в идеальное место для детских игр. Представляя для наших ребячьих забав всё то, чего только требовала неуёмная натура, воспитанная на «кино про войну» и приключенческих романах, взращённая на «зарницах» и «казаках-разбойниках»,  вскормленная на бесконтрольности и свободе.

Честно говоря, «Котелажка», с её зияющими провалами и засыпанными угольной пылью подвалами, непроглядно тёмными закоулками и торчащими отовсюду ржавыми клыками – была местом смертельно опасным. То, что на моей памяти там не стряслось каких-то трагедий (царапины, ссадины, порезы, засорённые пылью глаза – считать не станем) – можно отнести к удивительному везению участников тамошних игр. Что-то определённо нас хранило! Но это всё я понимаю уже сейчас, задним умом. А тогда…

Не помню каких-то репрессий со стороны родителей. Хотя, с другой стороны, мало кто из нас афишировал адрес заветной «детской площадки».

- Встречаемся возле Котелажки!

Так звучал заветный посыл - после уроков в школе. И - встречались! А было нам тогда по 9-10 лет!

Игры в Котелажке запомнились особым азартом, неугомонностью и острым ощущением опасности (от которого душа обрывалась в пятки!) и счастья (заставлявшего забыть обо всём!). Ведь наряду с безобидными блужданиями в тёмных катакомбах были и дерзкие выходы на крышу, и даже попытки взобраться на трубу. Иногда, когда собиралась особенно большая толпа «казаков-разбойников» (а мы приходили сюда и «всем классом»), игровая территория расширялась до самой Цыганки. Тут, мимо Старой котельной, как раз проходила в те годы популярная народная тропа «за Речку».

Впрочем, «старых котельных» тут рядом было целых две. Ближе к улице располагалась ещё одна – постарше и поменьше. Которую уже в те годы приспособили под жилой дом. Трубы над обеими котельными стояли до 70-х годов…

Историческая география Посёлка: Сорокавосьмиквартирные

 

 

Изначально Посёлок состоял в своей жилой части лишь из Домиков и Бараков. Но очень скоро на северо-западной окраине началось новое масштабное строительство. А географический словарь поселковских старожилов обогатился новым топонимом – Сорокавосьмиквартирные (подразумевалось – дома). Название закрепилось и дожило до настоящего времени. Хотя, как я понимаю, далеко не все крупноблочные и многоэтажные дома, возводимые впоследствии, ограничивались заповеданными 48 квартирами.

Лишь только, силами родного СМУ-26 началось строительство, этот край Посёлка стал популярным местом для вечерних прогулок. Сюда ходили гулять целыми семьями. Посмотреть, как быстро движется возведение невиданных 4-х этажей. Такие прогулки на стройку (к «сорокавосьмиквартирным»!) запали и в мою память, в чреде самых ранних воспоминаний о жизни в Посёлке. Скорее – ассоциативно: фоном закатного неба, клубами оранжевой пыли, балетными «па» башенных кранов, железной поступью экскаваторов и самосвалов, синтетическим ароматом кипящей смолы. И чувством гордости за родной Посёлок! Напомню, что и в Алма-Ате, в те годы «этажное строительство» только ещё начиналось. Аналогичными «крупнопанельками» застраивались первые («номерные») Микрорайоны. (И позже, когда наши гости впервые приезжали в Посёлок, они с удивлением цокали языками, видя такие городские очертания среди колхозных пасторалей.)

«Сорокавосьмиквартирные», по мере готовности, заселялись сотрудниками института, «опоздавшими» к сдаче Домиков, и жителями Бараков, которые изначально считались лишь временным жильём первостроителей (и сохранились до наших дней). В неофициальном рейтинге «престижности» их квартиры, правда, считались третьесортными, в сравнении с коттеджами на Академической и Домиками (ниже стояли только Бараки), но, честно говоря, мы, дети, о том не задумывались и часто завидовали своим сверстникам из «сорокавосьмиквартирных». Те во многом социальней, консолидированней и ближе друг другу, чем мы.

Однако какой-то непреодолимой грани или конфронтации не существовало (в отличие от Бараков и бараковских). Все мы учились в одних классах одной Школы. Все были участниками одних команд и кружков. Все читали одни и те же учебники и книги, смотрели кино в одном кинотеатре. Так что местожительства никак не влияло отношения и дружбу.

Для меня самым родным из «сорокавосьмиквартирных» навсегда останется дом, самый близкий к улице Валиханова, построенный одним из первых. В первых классах моими лепшими приятелями были Володя Круглов и Лёша Ананьев, а в послешкольном возрасте их младшие сёстры великолепные Натальи, подросшие и расцветшие. А лучшим школьным другом в период окончания был проживавший в этом же доме Сергей Алексухин. Что и говорить, «дружить» в те времена, значило быть своим человеком в доме друзей.

Но свои привязки были и к другим Сорокавосьмиквартирным. Где приходилось часто бывать в гостях у двух Свет (Ильиной и Слетниковой), также одноклассниц. Одна из них жила в крайнем доме массива на севере, другая – на западе (у Нижней остановки).

И ещё один момент, благодаря которому мы часто бывали у Сорокавостмиквартирных в самое экстремально-тёмное время суток. В любой нашей компании, всенепременно, отмечались нежные существа (в Союзе, напомню, они относились исключительно к женскому полу), которые проживали в одном из крупнопанельных домов. И, конечно же, во избежание возможных эксцессов, нуждались в проводах - до самых дверей квартиры, после любых поздних посиделок и самозабвенных гулянок. «Проводы» участниц дружеского застолья обычно начинали именно с Сорокавосьмиквартирных.

Историческая география Посёлка. Великий пустырь.

 

Сразу «за Школой» начиналось огромная пустошь – территория изначально прирезанная к Посёлку и оставленная «про запас». На западе она была ограничена «дорогой к Институту», на юге – Аспирантским общежитием, на севере – Сорокавосьмиквартирными домами.

Это было вполне «дикое поле» идеально приспособленной для детских игр и молодёжных прогулок при луне - с бурьянами и терновниками, с птицами и кузнечиками, с редкими тропинками (одна из которых шла к Школе от Сорокавосьмиквартирных, вдоль овражка, позже отгороженного гаражами, вторая – напрямую, к Бригаде, через Летний кинотеатр, третья, по задворкам старых Садиков и домиков – к Аспирантскому и магазинам). Временами, правда, какие-то участки распахивались и раздавались под «огороды» жителям Посёлка.

Иногда, чаще весной, Пустырь охватывало пламя, которое приходилось тушить пожарникам (пламя возгоралось из искры, к которой чаще всего были причастны учащиеся Школы). Весной же, здесь могли устраивать импровизированные пикнички, с загаранием и волейболом.

Зимой всё это пространство было исчёркано лыжнями – это и был ближайший лыжный стадион посёлка. И тренировочная база для школьников на уроках физкультур.

Пустырь начал застраиваться к концу 60-х. Тогда тут возникла Бойлерная, обеспечивающая бесперебойную подачу горячей воды во все дома и домики Посёлка. И Новый садик, Старый-то совсем уже не устраивал жителей своими размерами.

Старый, кстати, тогда же передали Областной Станции Юных Техников. Так что Пустырь превратился ещё и в испытательный полигон для авиа и ракетостроителей. Тут же пролегали и трассы для мотоциклистов-кроссовиков.

Когда в Посёлке не было улицы Ленина

 

В первые годы существования Посёлка, околица начиналась прямо за Школой и Детсадиком (позже переданном Станции юных техников). Кончался школьный сад - начинались поля и огороды, разрезанные диковатыми балками с густыми зарослями терновника и поросшие бурьяном в рост человека. И всё это тянулось до самой Бригады. Что и говорить, местность была просто создана для всяких детских игр (в казаков-разбойников) и юношеских игрищ (с первыми сигаретами, поцелуями и драками за Прекрасную даму).

Правда, на некотором расстоянии, за пустырями, уже тогда проходила «дорога к Институту». Но – не более чем дорога. Всё начало меняться со строительством Сорокавосьмиквартирных домов, когда по кратчайшему пути понуро потянулись к ИЯФу всё более сочные потоки сотрудников, которые прибыли позже и не смогли получить жильё там, где его получили старожилы – в Домиках.

Два километра, отделяющие Сорокавосьмиквартирные от Института (или километр до Магазина), в те годы казались пешеходам гораздо длиннее, нежели ныне. Особенно летом, когда приходилось преодолевать их под палящим солнцем – посаженные деревья ещё едва начали шелестеть.

Огромный пустырь, образовавшийся между «дорогой к Институту» и Посёлком (изначально принадлежащий Посёлку), обживался очень медленно. В первое десятилетие тут возникло лишь два заметных сооружения. Новый садик и Бойлерная с огромными серебристыми бочками (напомню тем, кто родился в новые времена, когда-то во всём Посёлке существовало центральное отопление).

А ещё далее, за «дорогой», высился оригинальный арочный ангар – Летний кинотеатр. Он появился раньше строившегося в те же годы Дома культуры.

Ну, а ещё позже  началось строительство крупноблочных домов «по эту сторону», за новым Детским садом - «дорога» начала приобретать какие-то черты улицы. Но первое время улица эта оставалась безымянной. Вот тогда-то и вспомнили, что в Посёлке до сих пор не было улицы Ленина. И устранили такую явную «историческую несправедливость».

"Нижняя остановка"

 

В прошлый раз я довёл повествование  до Нижней остановки.

Это – более чем место, где останавливался рейсовый автобус, следовавший   в Город и Талгар. (А было время, когда два рейса были объединены в одни: Алма-Ата – СМУ 26 – Талгар, и обратно). С Нижней остановки начинался Посёлок. Впрочем, само это место начало обживаться лишь со строительством «Сорокавосьмиквартирных домов». То есть – к середине 1960-х.

Именно тогда и появилась Нижняя остановка – обитателям многоэтажек не всегда было сподручно (сподножно) тёпать к Конечной, которая дислоцировалась возле Аспирантского общежития и Магазинов. Но были любители (их было немало), которые всё равно каждое утро совершали километровый променад. Ведь таким образом удавалось с какой-то гарантией обеспечить себя иллюзией сидячего места. Или хотя бы гарантией отъезда. К Нижней автобус подходил забитым под завязку, так что не только усесться, но и "сесть", влезть вовнутрь, часто (особенно утром) бывало проблематично!

Любопытно, что тяготением к двум остановкам, Посёлок получился разделённым пополам. Вся верхняя часть шла к Верхней, а нижняя (кроме Сорокавосьмиквартирных сюда входила Валиханова и предбанные домики  на Космонавтов) – к Нижней. Наша Садовая оказалась равноудалённой от обеих пунктов посадки-высадки (измерялось с шагомером!), а потому предпочтение той, или иной было лишь предметом личного пристрастия. Встречались фанаты Нижней, но для людей  с «научным складом ума»  существовала только Верхняя.

Во время строительства многоэтажек Нижняя остановка находилась практически за околицей Посёлка. Дома к северу ещё не обросли наростами дач, сараев и гаражей, сразу  за дорогой (улицы Ленина ещё не существовало) начинались поля, через который пролегал просёлок к Бригаде. Правда тут же  отходила ещё одна дорога - к Зоне (так наши родители называли ИЯФ) - асфальтная  Партизанка.

Зимой (снежной зимой) Нижняя остановка была вполне самодостаточна даже без автобусов. Тут допоздна не умолкала точка притяжения зимней жизни (одна из точек!) – легендарная Горка.

"Наша дорога" - от Смусского поворота до Нижней остановки.

 

От Кульджинской трассы (и СНК) до Посёлка было всего три километра (до Нижней остановки). Таким вот девственным был этот «поворот» в те времена, когда тополя ещё толком не выросли над новой дорогой (в конце 60-х).

Единственное строение в кадре – бетонная остановка. Её, конечно, помнят все жители той эпохи. Никаких таксующих субъектов в те годы не было в помине. А рейсовые автобусы (в Город и Талгар) всегда ходили с завидным непостоянством.  И очень часто, поспевающий «на последний автобус», отсидев на деревянной скамейке все разумные сроки, вставал и двигал пешим ходом все три километра (путь тогда, почему-то, казались очень далёкими).

Дорога шла мимо водозабора (справа), заброшенного карьера (слева), Бригады (справа, там проживало дружное семейство Назаренко, оставившее свой след в истории нашей Школы) и отчаянно изгибаясь делала несколько крутых поворотов. Совершенно необъяснимых с точки зрения здравого строительного смысла. Знающие люди утверждали, что она попросту повторяет лежавшую тут ранее извилистую просёлочную дорогу. «Отцы» же наши по сему поводу шутили – это для того, чтобы сбить с толку всяких шпионов и диверсантов, которые попытаются пробраться к Ядерному Реактору ИЯФа.

Последний поворот перед Посёлком (в горку) был особо коварным. И даже имел своё название – Громовский поворот. В память об аварии с Громовым и его товарищем, которые налетели там на припаркованный стогометатель. Товарищ погиб в этой катастрофе, а Громов отлежал своё в больнице и стал «крёстным» топонима.

«Наша дорога» менялась мало. В 80-е её пересёк БАК. А чуть позже тут появился первый в наших местах сельский дворец, построенный Азаевым.

 

Рад сообщить, что появилась вторая книга серии "Как мы жили в СССР". Весенняя. 

Все подробности  здесь .

Арка в Табаксовхозе

 

Все, кто жил в Посёлке и окрестностях в советские времена, помнит эту арку, которая открывала въезд с Кульджинки на главную улицу Табака (названия её не знаю). Теперь тут всё застроено магазинами, магазинчиками и лавками рынка, а когда-то это было вполне самодостаточное архитектурное сооружение. Многие из нас не раз прохаживали её в обеих направлениях, приезжая сюда по своим надобностям: в книжный магазин, к друзьям-родственникам (у кого были), на танцы (кто ездил).

Говорят, что уже в советские времена арка подвергалась разрушениям – какой-то автокран не сумел вписаться в габариты. Но снимок относится не к тому казусу, на снимке, скорее всего запечатлён знаменательный момент монументального «выправления имени» совхоза-миллионера. В название которого был внесён орден Ленина, которым знаменитое хозяйство наградили в…

А когда наградили?

 

Мотороллер-хлебовоз из начала 1960-х

 

Это грузовой мотороллер, который разъезжал по нашему Посёлку в первой половине 60-х, хорошо был известен всем жителям. Потому что на нём развозился хлеб по улицам в то время, когда в стране (и в нашей целинной республике) вдруг возникла неожиданная напряжёнка с самым главным продуктом.

Неурожай зерновых случился в СССР в 1963 году. Свою роль сыграл в этом аграрный волюнтаризм Хрущёва, на который наслоилась и засуха, накрывшая почти всю страну. Я помню этот казус довольно смутно, но этот мотороллер, который в определённое время приезжал к нам на Садовую и водитель которого раздавал (продавал?) выходящим встречать кирпичики чёрного хлеба (за 16 копеек, а то и ещё более грубого – за 14), в памяти застрял.

Доставленный  хлеб тут же частично перепадал от родителей нам, вечно голодным «детям улицы», всегда случавшимся рядом. Несмотря на «второй сорт» отломанные от буханок румяные корочки обладали такой притягательностью, которой могут лишь завидовать любые продукты любых современных пекарен. Когда доставщик распахивал дверцы фургончика, уставленного деревянными лотками, запах свежего хлеба перебивал все прочие ароматы улицы.

При этом вряд ли речь шла о голоде, но недостаток хлеба (а особенно качественного, белого) ощущался. Впрочем, такое распределение (где-то пишут даже о возвращении хлебных карточек) было весьма краткосрочным. И вскоре народ вновь потянулся к привычному хлебному магазинчику, который располагался в начале 60-х в первом «торговом центре» Посёлка, в Бараках (там торговала тётя Соня Возовикова, мама Серёги, Натальи и Гришки), а вскорости переехал в новый - к Аспирантскому общежитию.

Интересно, что весь тогдашний Посёлок снабжался хлебом единственным хлебным магазином.  

Мечта об Африке

 

В своей книге "Как мы жили в СССР (зимой)" я много писал про культ чтения существовавший в стране во времена моего детства и юности. Не ошибусь, если скажу, что именно читательские пристрастия сделали нас такими, какие мы есть. Хотя и не все мы стали космонавтами, пиратами и мушкетёрами, детские мечты, заложенные проглоченными томами, всё равно никуда не делись. Сидят где-то глубоко внутри. Терпеливо ждут воплощения.

Что до меня, то скажу честно, что именно книги поставили меня на тот путь, по которому я и двигаюсь с тех пор, зародили в душе ту мечту, которую я и воплощаю в свою жизнь по мере сил и возможностей.

...У нас дома было принято дарить друг другу книги. И это были отнюдь не формальные подарки, в отличие от тех, которые я получал от друзей-приятелей каждый в День Рождения, и от соклассниц к каждому 23 февраля. Дома знали цену книгам и особую цену нужным книгам. И всячески поощряли мои ранние увлечения: зоологией, историей, палеонтологией, географией. Многие книги из тех подарков сохранились в моей библиотеке. И сохранили на форзацах дорогие сердцу автографы, выведенные правильным почерком матушки, академическими рубленными буквами отца и немного искривлёнными строчками деда (раненная в конце войны рука не позволяла ему писать легко и быстро).

«Читая эту книгу, ты поймёшь, что труд учёного – это самый тяжёлый, хотя и самый интересный труд. Пусть эта книга введёт тебя в светлый и беспокойный мир науки.

                                        Мама, папа. 31 декабря 1971 года»

Эта надпись - на учебнике "Основы палеонтологии", выпущенном издательством МГУ. А вот – от деда:

«Дорогой Андрюша!

Дарю тебе эту книгу в день твоего рождения, когда тебе исполнилось 9 лет.

                       Дедушка. 22 мая 1967 года. г. Алма-Ата.»

Дед надписал книгу А. Свирина с захватывающим названием «Большая охота», которую купил в Москве, будучи в командировке. И она спустя год, стала ещё одним пленившим воображение многостраничным приключением. Она породила мечту про Африку.

Я ярко помню, как обожгла меня эта новая грёза. Это были летние каникулы после 3 класса (после «Плутонии»). Я лежал на одеяле, в тени развесистого крындаля, у забора, и зачитывался незатейливым повествованием Свирина, где он так вкусно и понятно живописал Африку и её обитателей.

А уже потом был Майн Рид, тоже проглоченный на раз (теперь я намертво вязну в первых десяти страницах его объёмистых томов!). А совсем потом, уже после школы – Хэм и Хантер, которые интересны и ныне. А в старших классах интерес к Африке подогревался ещё и нашими журналистами-международниками (вроде Кулика), и книгами "про животных" Акимушкина и Банникова, Адамсон и Грджимека. Ну и конечно – «Клубом путешественников», руководимого незабвенным Юрием Александровичем Сенкевичем.

…Интересно, что в последнем путешествии Сенкевича – мы были вместе. В Астрахани. На странном мероприятии, названном почему-то «международной журналистской экспедицией», а по сути - банальном отмывании денег. Ю. А. в основном пил и устало купался в лучах увядающей славы. Через неделю, уже в Индии, я узнал, что его не стало…

...Хотя, пожалуй, когда я учился в школе, вместо Сенкевича «Клуб» ещё вёл Шнейдеров. Это была передача, которую я старался не пропускать. Особенно, когда сюжеты касались Африки.

Африка, правда, со временем отошла на второй план в рейтинге моих интересов. Но многие другие места на этой планете, мечтания о которых зачинались тогда же, параллельно, в процессе упоительного чтения-поглощения, со временем стали для меня вовсе не абстрактными точками на карте. Об этом, кстати, я рассказываю в другой своей книжице "К западу от Востока. К востоку от Запада" (Книга первая и Книга вторая)

 Уважаемые читатели!

Хочу сообщить, что вышла моя книга, в которую вошли многие из этюдов, когда-то опубликованных тут. Книга называется "Как мы жили в СССР (зимой)" и повествует о том - как мы там жили.

Это первая книжка из серии. А всего их намечено четыре.

Ну, а к этому проекту, я обязательно вернусь позже.

Встреча выпускников СШ № 21

Всех, кому это всё интересно и кому повезло учиться в нашей школе, приглашаю в сообщество на ФБ "Встреча выпускников СШ № 21 из посёлка Алатау"
https://web.facebook.com/groups/599262550468013/ 

Наша любимая Любовь Михайловна.

12 июля умерла наша незабвенная «физкультурница» - Любовь Михайловна Булгакова.

Случайно натолкнулся на её свежую могилу, на нашем кладбище. Жалею, что не знал и не смог проводить одну из любимых наших учительниц. В посёлке старожилы столь растворились в массе новых жителей, что сегодня многие вести доходят с сильным опозданием…

…Мы любили Любовь Михайловну, потому что любили физкультуру. А может быть – наоборот, любили физкультуру, потому что её вела Любовь Михайловна. Учительница, в которой, кажется, не было ничего физкультурного, кроме неизменного трико (она, вроде бы, и закончила совсем другой факультет, чуть ли не биофак). Ничего - кроме любви к своему предмету и положительной энергетики, которая передавалась от неё – к нам, её ученикам.

Задор Любви Михайловны вполне компенсировал отсутствие у неё спортивных качеств. Она – не показывала, что и как, а… Рассказывала. Но, при этом, так доходчиво и зримо, что всё всем было ясно без всякой демонстрации.

- Нужно, вот так разбежаться и – си-и-и-льно прыгнуть (метнуть копьё, толкнуть ядро и т. д.)!

А ещё, наша любимая Любовь Михайловна обладала какой-то абсолютной безвредностью. Не помню, чтобы он на кого-то срывалась и на кого-то кричала. Двойки ставила, испортить аттестаты – не боялась. Но, при этом, ничего личного в этом не было. Заслужил – получи.

Она была патриотом школы и всегда замечалась на острие всех наших школьных спортивных атак. Организовывала ли школьные спартакиады, возила ли нас на всякие «районы», отстаивала ли тех, кого где-то незаслуженно «засудили», болела ли за своих, жалела ли проигравших.

Долгое время Любовь Михайловна была единственным преподавателем физкультуры в нашей школе (до появившегося, к нашим старшим классам, Сергея Борисовича). Вернее, другие – были, мелькали, но как-то меркли и вяли на фоне её авторитета. И не воспринимались нами серьёзно. (Помню мелькал один субчик, который приходил на урок в накрахмаленной белой рубашке с жабо и лакированных туфлях, под которые ему нужно было подкладывать газету, чтобы не запылить.)

Мы любили нашу Любовь Михайловну, и наша Любовь Михайловна отвечала нам тем же. И то, что она, как и почти все наши педагоги, осталась в нашей памяти вечно живой и вечно "той" – это не свойство нашей памяти…

Время вспоминать. Год без Вячеслава Павловича Черняева.

Каждая эпоха держится на личностях, которые можно назвать «осевыми», или «опорными». Без них, история – не история. Вот и без Вячеслава Павловича Черняева, светлое прошлое нашего посёлка будет неполным и ущербным.

Его удивительная способность, легко находить общий язык со всеми - роднила его с великим множеством самых разных людей. Доброжелательная коммуникабельность Черняева – это дар свыше, похвастать им мог далеко не каждый. Он смотрел на окружающий мир с улыбкой, но это была не характерная для «физиков» ироничная ухмылка снисхождения, а нечто совсем другое, от чего за версту веяло ненаигранной искренностью и врождённо-добрым отношением ко всем и вся. Такое даётся только очень сильным людям, живущим в гармонии с собой.

В. П. был очень сильным человеком. Во всех отношениях. В нашем детстве, для каждого из нас, именно он был эталоном чего-то богатырского и непобедимого, именно ему в нашем детском мировосприятии отводилась роль первого поселкового силача. И он вполне соответствовал всему этому ощущению.

В поколении наших отцов было немало великолепных спортсменов, но именно Черняев олицетворял собою спорт во всей его красе. Даже когда он выходил на площадку в составе команды (будь то институтская хоккейная рать, или баскетбольная дружина), то сразу же притягивал к себе большую часть внимания, как соперников, так и болельщиков. Потому что, обладая недюжинной силой, он однако побеждал красивой техникой, искусством. В наш посёлок Вячеслав Павлович уже приехал универсальным спортсменом, состоявшись ещё в родном Чимкенте. Говорят, что на тамошний стадион специально приходили для того, чтобы полюбоваться его прыжками с шестом.

Ну, а для нас, поселковских мальчишек 60-х – 70-х годов, В. П. был в первую очередь наставником, благодаря которому баскетбол в нашей школе стал одним из любимых и «профильных» видов. Не случайно же мы побеждали на соревнованиях самых разных уровней. Авторитет Черняева-тренера был непререкаемым и не подлежащим сомнению.

Но физические данные не умаляли и не затмевали в нём прочих достоинств, и он не остался в памяти, как только «хороший спортсмен». Я уже говорил, что Черняев поразительно легко сходился с людьми и умел находить общий язык со всеми. В том числе и с детьми, имеющими неприятное свойство вырастать, матереть и старится. И вот, что удивительно,  мы становились старше, умнее, мудрее, а он всё равно оставался для всех нас неизменно интересным и увлекательным. Уже позже я осознал, что Вячеслав Павлович обладает удивительной способностью - открывать себя не всего сразу, а постепенно и ровно настолько, насколько ты сам того заслуживаешь.

В своей журналистской деятельности мне приходилось пару раз посещать Реактор. Не побоюсь сказать, что именно он, В. П. Черняев, неизменный главный инженер, был подлинным хозяином этого грозного научного прибора-монстра, вокруг которого и создавался наш ИЯФ. Он не только знал досконально все принципы и нюансы своего дела, но, как мне показалось, любил до самозабвения свою работу  и сам Реактор. Не побоюсь теперь сказать нескромно, но Черняев был истинной душой всего этого закрытого объекта. И когда в воздухе завитали «зелёные настроения» по поводу остановки, именно он встал грудью на защиту своего любимого питомца.

Недаром он часами мог рассказывать обо всех тонкостях проекта и позволял совать нос всюду, куда только можно было засунуть. (Когда, уже будучи пенсионером, он как-то в разговоре  заметил, что вот, дескать, если бы «мы» были при аварии на Фокусиме, то тех последствий может быть и не случилось бы – ему верилось!)

…Помню, в последнее посещение  Реактора, лет 20 назад, мне в голову взбрела бредовая идея (она же – навязчивая мечта детства) – взобраться на реакторовскую трубу и поснимать оттуда окружающее. Когда я поделился этим с В. П. его глаза хитровато разгорелись:

- Давай, сходим!

Утрясать восхождение со службой безопасности пришлось недолго. Там удивились и разрешили. Но с одним условием – никаких съёмок. Но это уже не смутило и не остановило, без съёмок, так без съёмок – мы всё равно полезли по лестнице наверх. Черняеву тогда было уже 60 лет.

Вспоминая чудесные свойства души В. П., нельзя пройти мимо его дома, двери которого были распахнуты всегда и для всех. На первый взгляд, спокойно-флегматичный Вячеслав Павлович был лишь фоном для свойски-темпераментной Татьяны Андреевны. Но это – иллюзия. На самом деле эти два человека, вроде бы таких разных, настолько идеально дополняли друг друга, что для многих стали чем-то неразделимым, целым.

«Пироги» Татьяны Андреевны и «настойки» Вячеслава Павловича вместе составляли необыкновенно уютную и подкупающе родную ауру. И заходя (случайно, спонтанно, «на огонёк») к Черняевым, всяк входящий, даже и имея какое-то конкретное дело, всё равно каждый раз совершал какой-то ритуал причастия - к тому прошлому, которое уже повсеместно исчезло за этими стенами. Так получилось, что их дом стал последним оплотом атмосферы нашей былой поселковской жизни и духа невозвратимой и великолепной эпохи юности наших родителей.

…Последний раз я виделся с ним проходя мимо.

- Добрый день, Вячеслав Павлович!

- О, привет! Пошёл?

И лукаво улыбнулся, будто зная лучше меня, куда это и зачем я иду мимо…

Два классных фото с указанием всех поимённо.

Публикую два фото, любезно предоставленных Ирэн и Ариком Исаевыми. От огромного количества подобных снимков - эти выгодно отличаются своей архивной ценностью. Ибо тут информация не только на лицевой стороне, но и на обратной. Так что можно легко определить - кто есть кто. А среди персонажей - лица достаточно родные, знаковые для своего времени и значимые для нашей школы времён расцвета.

P. S. Пользуясь случаем, хочу просить читателей в распоряжении которых есть подобные архивные снимки - присылать их на мой адрес для последующей публикации в рамках этого проекта.

«Кайнар»: день за днём. Родительский день.

«Были и родительские дни. Тогда лагерь наполнялся запахом клубники, которую везли детям прямо в бидончиках. А палатки и корпуса мы украшали гроздьями черешни, прямо гирлянды делали.» Это из воспоминаний Надежды Масловой, почётного ветерана нашей лагерной жизни, я так подозреваю, что она была в «Кайнаре» сразу после открытия - в первую смену самого первого сезона.

«Родительские дни», своим мрачноватым названием, явно происходят из той социалистической эпохи, когда лагеря только зачинались, и всё в стране ставилось с ног на голову («мы наш, мы новый мир построим», разломав старый «до основания»). Впрочем, в наше время над тонкостями семантики никто не заморачивался и словосочетание превратилось в устойчивую идиому.

В лагере этот день выбивался из чреды всех прочих, как бы возвращая нас на время в домашнюю обстановку. При этом отправляться домой никто не думал (впереди было ещё полсезона, да из лагеря и вообще-то отпускали только по о-очень уважительным причинам) – «обстановка» эта сама приезжала к нам: с полными сумками, рвущимися из рук авоськами, озабоченными лицами и какими-то своими, родительскими ожиданиями. Для этого из посёлка снаряжались «служебные автобусы» - добраться до «Кайнара» своим ходом можно было только на личном автотранспорте, но личным автотранспортом поколение наших родителей почти не владело.

«Родительский день» был ожидаем всеми участниками действа. Чего греха таить, те и другие скучали друг без друга и ощущали взаимное отсутствие. Особенно это касалось самых мелких солагерников – «салажат». Однако и «взрослые», почти уже комсомольцы, хотя и бравировали своей выстраданной самостоятельностью, в душе ждали встречи со своими пращурами не менее маленьких. Особенно томительным ожидание становилось утром этого заветного дня, когда всё уже было готово к приезду гостей, «домики» прибраны, территория подметена и даже побрызгана водой, лица умыты, галстуки поглажены и повязаны, песни и роли разучены. Ну, когда же они приедут?

Весть о приближении автобусов распространялась по лагерю моментально. И это несмотря на то, что с того яруса, где располагалась жилая и игровая зоны, дороги видно не было.

После бурной встречи начиналась «торжественная часть». Вначале – пионерский официоз. Линейка, горн-барабан, вынос знамени, звонкие рапорты, награждения отличившихся. Дальше – концерт для родителей («родители» - это не обязательно папы-мамы, но могли быть и бабушки-дедушки, дяди-тёти, братья-сестры).

А потом лагерный плац в одно мгновенье пустел и сиротел. Родные сгребали своих чад и разбредались по лагерю и его окрестностям – стелить одеяла, кормить, рассматривать, расспрашивать про первый опыт самостоятельной жизни в отрыве от дома. Это и была кульминация всего «родительского дня».

Но «родительский день» на том не кончался. Спустя час-полтора, отяжелевшие и осоловевшие пионеры-лагерники, вместе со своими удовлетворёнными и умилёнными родителями, вновь сползались на плац. Начиналось время спорта, игр и неуёмной беготни - младших, при участии старших. Дети бегали весёлые эстафеты, демонстрировали стенгазеты, играли с отцами в футбол-волейбол.

Вечером праздник заканчивался отъездом успокоенных родителей домой. Заканчивался для родителей. Для детей он продолжался весёлыми пирушками в палатках и вагончиках и продолжался до тех пор, пока не было сгрызено последнее печение, привезённое из далёкого дома.

На фото, сделанных Евгением Иосифовичем Жуковым - незабываемая атмосфера одного из "родительских дней" в Кайнаре.