30 декабря 2013 г.

С Новым Годом! Как прежде…


Время столь стремительно расправляется с традициями, что явления и вещи, без которых ещё так недавно жизнь не мыслилась - исчезают в одночасье. Многие из вас написали и отправили хоть одну открытку к Новому Году 2014? А вспомните, сколько их писалось к каждому празднику еще 20 лет назад! Вами же писалось.
Речь, разумеется, не о тех равнодушно-весёлых картинках, которые ныне принято вкладывать в профессионально упакованные подарки, на которых чувства дарителя выражены соответствующим остроумным сюжетом и  борзо выписаны изящным типографским слогом и остается лишь подмахнуть подпись. И не о тех, обезличенных виртуальных поздравлениях, которые казённо составят, оформят и разошлют по подписке ваши интернетовские  заботчики. (О таких славных достижениях цивилизации 20 лет назад никто ещё и не мыслил.) Вспомним о тех почтовых отправлениях, которые весь ХХ век  неиссякаемым потокам текли между городами, весями и странами, связывали любимых, друзей, родственников, едва знакомых, сослуживцев, соучеников и солагерников. 
  
На первый взгляд, причины вымирания малых эпистолярных форм – бурная компьютеризация нашего мышления. Действительно, зачем нерационально тратить время на выбор открыток, выдумывание текстов и поиск синего почтового ящика, когда всё это делается несколькими ударами по «клаве» и щелчком мышки? (И никаких мыслей о том – дошло, не дошло к сроку и вообще.)
Однако истинная  причина исчезновения камерно-почтового жанра, мне видится не в технологиях. За прошедшие десятилетия мы сами изменились настолько, что доведись кому встретиться с собой прежним – не факт, что признал бы! И если раньше мы писали и отписывали всем адресатам, с тем лишь, чтобы заверить, что всё по-прежнему, всё незыблемо, живы мол, здоровы и вам того же, … словом – заряжали друг друга бодростью и поддерживали оптимизмом, то теперь так не получается. Шаг через ту временную грань, эпоху зубовного скрежета, где любая попытка общения подразумевала стандартный пакет негатива на голову визави - сильно поубавила желание общаться и откровенничать. Кому нужен дополнительный к собственному ворох  проблем, неразрешимых в принципе? (Так что, неча на монитор кивать, коли душа окривела.)

В Советском Союзе массовые взаимопоздравления граждан были приняты к 8 марта, 23 февраля, 1 мая, 9 мая, 7 ноября. И, конечно же – к Новому Году. Который, в силу своей неидеологичности, стоял особняком от всего прочего. Потому-то и разнообразие новогодних открыток своей сюжетной пестротой на порядок превосходило всё то, что пересылалось ко всем прочим праздникам.
И это предновогоднее почтовое изобилие имело свои дореволюционные корни, это была одна из тех немногих традиций, которую новая власть переняла у старой. Новогодние открытки Российской империи, входившей некогда во Всемирный почтовый союз, - это целый пласт эпистолярной культуры. Увы, сегодня уже утраченной.


Потому, в связи с наступающим,  Нового, 2014 годом, позволю себе поздравить всех так, как это было принято у нас, жителей минувшего столетия. С помощью старых открыток, как-то незаметно превратившимися из мемориального мусора в дорогие сердцу архивные документы. Хочу пожелать всем всех благ, и, главное – там, в грядущем, не забывайте то, какими вы были в прошлом! Это важно!





29 декабря 2013 г.

В ЛЕСУ РОДИЛАСЬ ЁЛОЧКА... А МЫ - В СССР!


Не думаю, что кого-то удивит «воспоминание» о том, что любимым праздником нашего детства был Новый Год. Но, что было, то было. Несмотря на то, что и салат оливье появился позже, и апельсины нашим родителям удавалось «достать» далеко не всегда. («Достать», кстати, в те времена, значило - отстоять случайно обнаруженную очередь, а вовсе не найти какие-то заветные ходы через знакомых продавцов, кладовщиков и прочих родственников.)

Из новогодних блюд почему-то особенно запомнился «наполеон», торт, который бабушка начинала готовить, как минимум, дня за три. Выпекала, по одному, ломкие коржи, долго взбивала крем – не какой-нибудь «здоровый», а настоящий, честный и необыкновенно вкусный, на который уходило не меньше килограмма сливочного масла, столько же сахара и не меньше десятка яиц. После чего торт должен был ещё и отстоять положенное на холоде – дабы пропитаться. Что и говорить, вытерпеть весь процесс до конца было выше сил, и гуманная бабушка, уступая нашему нытью, в конце концов, подходила к «неготовому» торту и отрезала смачные полосы от закраин. О, это действительно был Наполеон! Настоящий торт! Сравнивать его с тем йогуртно-творожным  баловством, которое ныне выдаётся за таковые – так же корректно, как ставить китайскую лапшу «Давай! Давай!» рядом с домашним борщом, или пельменями.

Пельмени, кстати, были ещё одним новогодним блюдом тех лет, но они больше радовали взрослых и … нас, но по мере взросления. Пельмени, разумеется, также делали своими руками, и это был ещё один своеобразный предпраздничный ритуал, в котором обычно принимали участие не только хозяева, но и заранее пришедшие  гости. Позже, правда, на смену пельменям стали приходить манты – массовое домашнее явление которых, скорее всего, было связано с тем, что наша тяжёлая на подъём промышленность наладила серийное производство мантоварок.
Что до пресловутого «оливье», то он прокрался в нашу жизнь как-то незаметно, пока мы заканчивали школу. Вместе с сельдью под шубой, «хе» (из говядины с капустой) и прочими вкусностями, которые с таким азартом перенимали друг у друга наши мамы. На ранних же этапах - всё это разнообразие замещал и уравновешивал традиционный винегрет, который, почему-то, готовили не иначе, как в маленьких эмалированных тазиках. Ещё, на новогоднем столе, конечно же, было обязательное «горячее», которое подавалось где-то между закусками, но перед пельменями. Обычно - какое-нибудь жаркое.

Да, чуть не забыл про холодец! Новогодняя трапеза без холодца была немыслима в те годы так же, как наступление самого Нового Года без боя курант Спасской башни. В холодце, таким же архиважным для нас, также считался процесс приготовления, также случавшийся накануне праздика. Особенно - тот пиковый момент, когда, после многочасового вываривания, мама начинала «разбирать кости». Мясо шло в дело, а мослы, с его остатками, отдавались нам с сестрой для «обгладывания» (а уж после нас переходили дворовому псу Пифу – характерный треск костей, разгрызаемых собакой под окнами, был ещё одним непременным атрибутом надвигающегося торжества). До сих пор от этой кульминации сохранилось ощущение горячего и липкого жира, который постепенно покрывал наши руки и мордахи таким смачным слоем, что следом неизменно приходилось идти в ванную и отмываться с мылом.

Ещё одним архиважным моментом детского восприятия гастрономической части праздника – были «подарки». Не те игрушки и книжки, которые под утро отыскивались под ёлкой, а те, которые, в шуршащих целлофановых кульках дарил Дед Мороз на утренниках, или приносили с работы родители (от профорганизации). «Подарки» рождали иллюзию чего-то сказочного – потому что в никакое иное время, мы, дети 60-х, не становились обладателями такого изобилия разнообразной кондитерской снеди, какая перепадала нам в эти новогодние дни. Именно с этими прозрачными кульками связана первая память о легендарных конфетах - «Мишках» и «Белочках», а также - более ординарных «Ласточках», «Стартах» и совсем не впечатлявших - «Кис-Кисах» и «Клубничных».  Именно эти, последние, странным образом, сохранялись в «подарках» дольше всего. Вместе с конфетами в кульке лежала ещё и обязательная маленькая шоколадка «Сказки Пушкина», крохотная пачка вафель, печенье «Шахматное» и неизменное безвкусное яблоко, похожее на те, что ныне заполняют прилавки нашего яблочного города благодаря стараниям китайских аграриев (где, уж такие тогда брали?).

В те годы никто не голодал. Но не было и той перенасыщенности, которая убивает в человеке радость простого вкушения вкусной пищи. Благодаря тому, что Новый Год так сильно отличался для нас от будних дней, в том числе и своей кулинарной составляющей, разнообразием блюд, он, наверное, и запомнился в таких подробностях.

Но стол и не был главной основой праздника. Как для нас, так и для наших молодых и задорных родителей. Ограничится во встрече Нового Года одной лишь едой - было для них признаком скудости и мещанства. Потому, встреча каждого нового Нового Года, всегда была ещё и выплеском творческой энергии, обязательным «капустником» и «карнавалом», к которому также готовились загодя – писали сценарий, заучивали рои, шили костюмы. (Эта традиция, кстати, продержалась до 80-х годов и по мере сил поддерживалась и моим поколением, но канула вместе с нашей страной и нашей молодостью.)

Костюмы шили и нам. Причём, родители подходили к этому также необыкновенно ответственно и творчески. Все наши мамы умели шить. Это было для женщин того времени таким же непременным навыком, как ныне…  (Чего-то ничего не идёт на ум, чего бы также поголовно умели делать все современные женщины. Висеть в «сетях»? Но это – не совсем то.)  А отцы наши, по традиции, также большей частью - были «людьми мастеровыми». Так что, костюмированные утренники и вечера в те времена, выглядели куда более изощрёнными в фантазиях и нарядах, нежели нынешние «а ля made in China».
У меня сохранился разворот из журнала «Работница» за ноябрь 1963 года, где предлагались маскарадные костюмы, приличные детям страны строителей коммунизма. Выбор характерен сам по себе – от разорвавшего цепи рабства негра (не иначе, как освободившего руки для игры в баскетбол) и культового Самоделкина, до неизменного космонавта и Аэлиты, неземной девушки с далёкого Марса.

Но для меня самым притягательным был костюм Робота. Такой-то мне и соорудили родители на очередной детсадовский утренник, по поводу наступления  1964 года. «Робот – машина умная, всё умеет делать. Голова у него сделана из картона серого или серебристого цвета. Для глаз и рта прорезаны прямоугольные отверстия, а вместо носа патрон с лампочкой.» (Наверное, эту технологию позже слямзили японские робототехники – очень уж похоже!) Увидев рисунок – я загорелся стать Роботом. И – стал. Не скажу, правда, что костюм оказался столь же удобным и практичным, сколь оригинальным. Сквозь «прямоугольные отверстия» я мало что видел и не мог беситься возле ёлки вместе с остальными и более земными «петрушками» и «белочками». Однако гордость от своей непохожести на других позволила стоически вынести утренник и дождаться раздачи подарков.
Нужно сказать, что до этого, следуя, не иначе как, каким-то установкам Партии (Партии ведь до всего было дело), с нашими костюмами особенно не морочились. Все девочки автоматически становились снежинками, а мальчики – зайчиками.
Однако самым главным атрибутом праздника всё же была ёлка. И не какой-то там эрзац, а самая настоящая лесная красавица - с облетающими хвоинками и запахом хвои, который наполнял праздничной аурой игровую комнату в детском саду, зал в школе и каждый дом в посёлке. Одно из самых сладких воспоминаний детства:  мы с сестрой лежим под только что наряженной (украшение - это особое действо!) ёлочкой, таинственно освещённой цветной гирляндой (сделанной отцом), и живыми отсветами от мишуры, вдыхаем новогодний аромат и выискиваем (по очереди) сказочные ёлочные игрушки. Несмотря на хрупкость (они сделаны из тонкого стекла), некоторые из тех игрушек сохранились у меня до сих пор…



Ну и ещё, что никак нельзя обойти, вспоминая про наш Новый Год – это те незнакомые горожанам моменты, какие даровал нам посёлок. Где у всех были свои дома, где все не только знали, но и были близки друг другу, где зайти на огонёк к соседям не считалось чем-то предосудительным. Потому-то, Новогодний праздник, несмотря на то, что начинался дома, всё равно выливался на улицу. Но не для того, чтобы потешиться всякой взрывоопасной китайщиной, вновь разбрестись по домам! Люди гуляли, встречались, заходили, пили-ели, пели, катались на санках, опять заходили и пили-пели. В общем – это был настоящий поселковый праздник. И так – от вечера до вечера (в те времена нужно было успеть уложиться в один нерабочий день – 1 января).


А ещё, наш поселковый Новый Год, был немыслим без нашего непременного Деда Мороза – Алексея Михайловича Мелешкина, который, в эти дни, вообще не снимал дедморозовского костюма и был, кажется, везде. И на утреннике в детском саду, и на вечере в школе (и там и там, кульминацией действа был протяжный призыв, исходящий из сотен юных глоток – «Дедушка Мороз, приходи!», а потом – «Ёлочка – зажгись!»). И в каждом доме, куда нужно было по поручению родителей завести подарок детям. И на улице, где он просто добавлял сказочности моменту, разъезжая по посёлку на тройке с бубенцами. Ежегодно менялись и мельтешили Снегурочки, а Мелешкин всегда оставался Дедом Морозом. Зарабатывал деньги? Х-хе! Про деньги вообще разговора не было! Душа требовала дарить окружающим радость. И он – дарил. Непонятно? Так праздник же! Новый Год!






Фото из фототеки Е. И. Жукова и домашнего архива автора.

13 декабря 2013 г.

Ближайшие окрестности (СНКа, Табак, Талгар и т. д.)

Полурежимный институт и посёлок, для того, чтобы сразу сбить с толку всех иностранных шпионов, строили среди пасторальных весей и сельских далей. Так что, нашими ближайшими соседями были не горожане, а окрестные сельчане, которых, по местной традиции, называли по наименованию их сёл, колхозов и совхозов. «Сэнэковские», «табаковские», «ключевские», «краснопольские», «талгарские» и смачнозвучные «иссыцкие». 
А за нами самими надолго закрепилось наименование «смусские».
Чтобы окончательно запутать вражьи разведки, сам посёлок также первоначально был отдан под территориальную юрисдикцию Талгара. Так что и школа наша называлась - «Средняя школа № 21, Талгарского района». В Талгаре проходили многие особо ответственные мероприятия, вроде районных соревнований, приёма в комсомол и отправки в армию, и для нас, этот райцентр,  был во многом более родным местом, чем сам «город» - Алма-Ата.
Сближению с соседями способствовал и автобус, пару десятилетий, аккуратно (если это можно вообще-то применить к нашему общественному транспорту) курсировавший из посёлка не только в «город», но и в Талгар (через СНКа, Табаксовхоз, Ключи, Алексеевку). Причём количество рейсов в обоих направлениях было примерно одинаковым. А количество пассажиров на «талгарский автобус», зачастую превышало число желающих ехать в другую сторону. Чему способствовали весьма оживлённые контакты, которые изначально были у посёлка с ближайшими соседями.
И контакты эти обуславливались не только трудовыми отношениями (многие окрестные селяне с самого открытия начали работать в ИЯФе в качестве производственных рабочих, лаборанток, уборщиц, а научные силы, регулярно по осени отправлялись в близлежащие хозяйства на помощь в уборке урожая), но и многими другими связями, включая и близкородственные.
Генеалогические корни многих семей в нашей округе выросли именно из неформального общения юношества в те годы. Когда, в начале 70-х, по стране загремели жестью струн многочисленные ВИА (вокально-инструментальные ансамбли), к нам - в ДК, «на танцы» потянулась и окрестная молодёжь. А наши, наиболее отчаянные, с той же целью регулярно стали посещать клубы в СНК и Табаке.
Тогда редкий бал не заканчивался дракой. Несмотря на то, что каждый раз в ДК дежурили участковые милиционеры и наряд добровольных дружинников (ДНД) или пламенных юношей из оперативной комсомольской дружины (ОКД) любители выяснить отношения всегда находили места без свидетелей. Требующий сатисфакции тихо подходил к обидчику с сакраментальной фразой – «Пойдём выйдем!», после чего оба на некоторое время исчезали из поля зрения правоохранителей, а через некоторое время возвращались уже с изменённым сознанием (и физиономиями). «Танцы» и «драка» были почти синонимами. И самыми отчаянными антагонистами всегда были «наши» и «греки» из Табаксовхоза. При этом «сэнэковские» всегда оставались «между», то соблюдая нейтралитет, то, в зависимости от обстоятельств (а это, в 90 %, был классический «спор за девушку»), принимая то одну, то другую сторону.
Иногда, локальные конфликты принимали характер настоящих   греко-смусских войн. Тогда доблестные бойцы садились уже не на автобусы, а на трактора и грузовики, и отправлялись в настоящие рейды по вражеским тылам под командой заводил, имевших, как правило, судимость, и даже – не одну. И закон становился понятием.
Но, тогдашние «понятия», если сравнить с тем кровожадным беспределом, который начался в 90-е, был, по сути, всё же боями по правилам. Да, штакетник ломали, головы пробивали, зубы выбивали, носы разбивали. Но при этом знали, что вытащить нож дозволяется только в самом отчаянном положении, бить лежачего – «западло», трогать посторонних – не стоит, огрызаться на взрослых и женщин, которые пытаются урезонить – можно, но не более, а от милиции и дружинников - нужно только бежать. Потому-то, те былинные сражения практически никогда не заканчивались летальными исходами, носили куда более молодецкий характер, чем массовые драки ныне, а в воспоминаниях участников и наблюдателей резонно имеют характерный эпический оттенок.
Но, если кто-то думает, что нрав соседских отношений с окрестностями определялся отношением маргиналов – тот ошибается. Большинство жителей вовсе никак не ощущало на себе влияния их конфликтов. Несмотря на то, что в наши годы в нашей школе учились немногие   ребята из «не поселковых» (не считая «бригадских») - мы сами часто бывали и в СНК, и в Табаке. На всяких соревнованиях, олимпиадах и  (куда в Союзе без того?) во время каждой очередной битвы за урожай. Причём, «урожай» этот, учитывая специфику хозяйств, был весьма специфичным. Так что, за школьные годы, нам пришлось не только собирать картошку и виноград, но и резать камыш, носить к стогам тюки с сеном, и даже ломать и низать табак.
Впрочем, случались и другие причины для визитов. «Табаковская» больница, которая была более продвинутой, чем наша собственная, книжный магазин (там же), который выручал нас ввиду отсутствия такового заведения у нас, наконец - «Сэнэковские» пруды, куда, в былые времена, по воскресеньям наши отцы и деды отправлялись целыми семьями - с детьми, коллегами, волейбольным мячом, и … хорошим настроением.
В сущности, ещё тридцать-сорок лет назад, мы были настолько другими людьми, с совершенно иным уровнем требовательности и отношением к комфорту, что получить заряд радости и бодрости умели даже в самых, как ныне кажется, неприспособленных к тому условиях. Того восторга, который я испытывал тогда, в детстве, когда, распугивая лягушек, по траве и скользкому илу опускался в мутную и прохладную глубину «Сэнэковского озера», я не ощущал позже даже на   Копакабане и Унаватуне!

О снимках. Эти фото, произвольно набранные из фототеки Е. И. Жукова, сделаны именно в тех местах, о которых шла речь. Я не знаю, по какому поводу они делались. Что-то - сегодня уже плохо воспоминается, что-то – всё ещё видится отчётливо. Но та аура, мирная и пыльная, немного ленивая и сонная, чем-то удивительно гармонирующая с шелестом листвы пирамидальных тополей, аура обжитых и интернациональных сёл Семиречья – до сих пор ощущается в этих снимках явно и ясно.