Как изначально выглядели домики посёлка, и что это несло их жителям.

Когда рождался ИЯФ, наших родителей, молодых и перспективных специалистов со всего Союза, заманивали в посёлок не только интересной работой, но и человеческими условиями проживания. Жилищный вопрос в СССР был столь болезненным, что своего угла ждали не то, что годами и десятилетиями – жизнями! А тут, всем первопоселенцам, сразу предоставляли не то, что квартиру – отдельный домик, да ещё и с приусадебным участком! Несмотря на то, что основным мотивом, определявшим жизнь молодых физиков 60-х годов, была всё же работа – от чего было не воспользоваться таким предложением? Наша семья, к примеру (бабушка, родители и двое совсем малых детей  - мы с сестрой), ютилась в одной комнате знаменитого общежития на 9-й линии. Там же жили Ботвины, Ким Шарапов и многие другие ветераны института.

Переехать из общаги в трёхкомнатный дом, пусть и небольшой – этому завидовали многие! Правда, по-первости, пока посёлок строился, семьи проживали уплотнённо. Первой заселялась наша улица Садовая. С нами некоторое время жили Сычиковы, пока достраивали их домик на Альпинистов (увы, недавно уничтоженный нелепым пожаром). А рядом, у Бахтаевых, квартировал наш любимый  «дядя Ким», который  получил своё жильё позже, когда появились 48-квартирные дома.

То, как изначально выглядели типовые домики (до того типовые, что некоторые, возвращаясь с дружеских посиделок упорно ломились к соседям), нынче можно увидеть только на фотографиях. Ни одного «исторического» домостроения в посёлке не осталось уже в 70-е годы. Когда все массово начали «утеплять веранды».

Эти самые веранды, примыкавшие к залу, были любимым местом летних посиделок и пирушек в первые годы поселковой жизни. Жизни, которая была бурлящим и кипящим социальным бульоном – естественным следствием того, что здесь, в одном месте, вдруг, собралось столько близких по возрасту и духу талантливых людей, одержимых работой и связанных неуёмной жаждой общения.

Это было завораживающее время и упоительная атмосфера! Ничем не перекрытая перспектива (горы были видны из любого места и, казалось, нависали над посёлком) и отсутствие заборов - стали причиной той удивительной мобильности и открытости, подобной которой позже уже никогда не наблюдалось. (Об этом я говорил ранее.) Стоило кому-то выйти на свою веранду, как тут же, завидев это из своего окна, появлялся приятель с другого конца посёлка. Продолжить начатый на работе научный спор, стрельнуть папиросу, распить (не без того!) бутылочку того-сего, рассказать о прочитанной книге, принести взятый накануне стул, попеть-поиграть ансамблем (наши родители не только любили, но и умели делать то и другое). Где появлялся один, там вскоре оказывалось несколько. За взрослыми тянулись отпрыски, которые также прекрасно знали все всех. У нас были свои интересы и прелести -   шумная и слабо контролируемая возня и беготня до самой темноты.

Эйфория одинаковых условий жизни поддерживала в людях не только гипертрофированную коммуникабельность, но и чувство достоинства и равенства всех первопоселенцев друг с другом. Ведь жильё в посёлке получали не только научные сотрудники, но и инженеры, и производственные рабочие, и токари из мехмастерских,  и шофера с автобазы, и продавцы, и учителя. (Рабочие СМУ-26, возводившего институт и посёлок, истинные старожилы, жили, правда, в бараках, а после, в многоквартирных домах – но об этом мы ещё вспомним.)

В первые годы домики несли ещё одно важную функцию. Давали единственную тень, которая позволяла наслаждаться хоть какой-то прохладой летом, когда солнце раскаляло всё пространство голого посёлка до состояния жаровни. В зависимости от времени суток можно было всегда укрыться от палящих лучей с другой стороны. Потому вечером, мы, например, часто пережидали время не на веранде, а «на крыльце».

Для того чтобы укрыть комнаты от всевидящего ока были предусмотрены ставни на окнах. Эти ставни стали вожделенным убежищем не только для прописанных жильцов, но и для неугомонных воробьёв, и ос, строителей огромных (как казалось) серых осинников – предмета азартной нашей охоты и, как следствие, распухших физиономий.

Ещё один характерный элемент, дополняющий вид первозданных домиков – укрытые ржавой жестью кирпичные трубы на крышах. Надобность в них отпала коль только в домиках появилось центральное отопление и газ – то есть почти сразу. А лишился их посёлок массово в зиму 1966 года, когда они вдруг начали падать одна за другой, не выдерживая массы упавшего снега.

Для интереса можно посмотреть ещё одну публикацию.

Редколлегия выпускает стенгазету.

Стенная печать, если и не приравнивалась к массовой информации, была вполне серьёзным и самодостаточным средством пропаганды и агитации. Стенгазета с выверенным и хлёстким названием была в каждой школе и в каждом классе. Её выпускал каждый пионерский отряд, и даже каждое отдельное звено. Не было ни одного праздника без массового выпуска праздничных ватманов с аккуратной каллиграфией и цветастым художественным оформлением. Стенгазеты откликались все школьные события, отмечали наши победы и сообщали о ЧП.

За стенную печать ответствовала редколлегия. Куда попадали наши товарищи с самыми правильными взглядами (никакой особой цензуры со стороны учителей не было), самым ровным почерком (писать пером умели все, но плакатным пером владели немногие), самым верным глазом (дабы аккуратно вырезать буквы заголовков), самым явным литературным даром (в те времена общество ещё делилось на писателей и читателей) и самым осязаемым талантом рисования (художники были материей штучной). Словом – самые-самые.

Выборы редколлегии в классах отмечались нешуточными страстями и коллизиями. Потому что, осознавая важность миссии, каждый из нас понимал, что несёт для него эта «почётная обязанность». После уроков, когда все остальные счастливой гурьбой отправятся по домам, на заслуженный отдых, обречённым членам редколлегии предстоит остаться и, независимо от вдохновения,  породить-таки злосчастную  газету.

Правда, когда процесс начинался, приходил азарт, и издержки забывались – выпуск стенгазеты был для нас не только своеобразной игрой, но и способом выразить оригинальность суждения и проявить талант. Ведь уже назавтра новоиспечённое творение выйдет в свет и займёт своё место там, где и заповедано статусом – на стенке. Где возле неё сразу соберётся шумная толпа читателей-почитателей.

Стандартный размер школьной стенгазеты определялся стандартным размером листа ватмана. В особых случаях листы склеивались или вывешивались несколькими «страницами». От свежего издания исходил характерный запах свежей туши, гуаши и новизны.

На фото из всеобъемлющей фототеки Е. И. Жукова – школьная редколлегия за выпуском очередного стенного шедевра. Кстати, благодаря нашему массовому увлечению фотографией, наши стенгазеты часто сопровождались ещё и приличным фоторядом. 

Прыжок за уходящим летом.

Осенью уроки физкультуры были особенно ожидаемы и прочувствованы. Разогнавшись на летних каникулах, мы с трудом останавливались и втягивались в учебный процесс. И физкультура была своеобразным клапаном, с помощью которого выпускались лишние пары. Энергия-то – бурлила! И ещё важный момент – осенью физкультура проходила на улице, за школой – и это было тоже своеобразное прощание с промелькнувшим летом. Немаловажно и то, что мы были спортивным поколением, и, в массе своей, любили и ждали урок физкультуры.

Ну, а на снимке – «ножницы». Главный способ массового преодоления высоты. (Была, правда, ещё ненормативная «рыбка», но это – для избранных.) «Ножницы», быть может, не столь эффектны, но… Посмотрите на снимки. Ну, разве не орлы?

За молоком.

Напрасно думать, что всё, что не делалось дома, делалось руками наших родителей. А нам оставалась лишь учёба, посещение кружков и секций, и бесконтрольное общение с друзьями-товарищами. У каждого из нас обязательно были ещё и свои домашние обязанности, круг которых во многом зависел от настойчивости родителей и образа жизни семей.

На фото – примерная ученица Ольга Кострица, в школьной форме, возвращается из магазина с бидончиком молока. Ходить за молоком приходилось большинству из моих соклассников и сошкольников. И это было не таким простым занятием, как может то показаться с дальних берегов нынешнего времени. Потому что молоком торговали лишь в одном месте – в гастрономе напротив Аспирантского общежития. И для того, чтобы наполнить бидончик (алюминиевый, или, реже, эмалированный) заветными тремя литрами  (по 20 копеек за литр), нужно было отстоять очередь, которая занимала иногда чуть ли не весь магазин. На это уходил иногда час, а то и больше. Но зато в очереди всегда можно было увидеть кого-нибудь из товарищей и скоротать время за беседой, о том - о сём. А ещё - очередь с бидончиками ползла аккурат  вдоль витрины с вино-водочной продукцией, благодаря чему каждый малец в наше время хорошо знал цены всего этого злачного ассортимента наизусть.

Отстоять очередь – не значило вернуться домой с молоком. Фляга по ту сторону прилавка могла иссякнуть перед самым твоим носом. Потому, приближаясь, мы всегда прислушивались к звуку, с которым продавщица черпала мерным черпаком молоко. Характерный лязг по дну заставлял напрягаться и вытягивать шею, дабы заглянуть за высокий прилавок. Как там?

Ещё один, забытый ныне акт, связанный с молоком нашего детства – кипячение. Кипятили и разливное и бутылочное молоко, потому что никаких продуктов молочной промышленности, которые могли храниться годами, тогда не было. И естественный продукт обладал ещё свойством, забытым у нынешних химических эрзацев - быстро скисать. Считалось, что кипячение продлевает его жизнь. Надзирать за тем, чтобы «молоко не сбежало» тоже доверялось нам. Однако уследить за коварным продуктом удавалось не всегда – каждый из неудачливых стражей хорошо помнит запах подгорелого молока, пролившегося на раскалённую спираль плитки или газовую конфорку.  

Правда и прокисшее молоко не спешили выливать – из него, благодаря изощрённому умению наших мам и бабушек, получалась очень вкусная простокваша.

Судя по всему поход примерной ученицы Оли в магазин - закончился удачно. И лицо счастливое, и бидончик полон, и ещё чего-то нежданно-заветное лежит в сумке. Вот интересно, нынешние дети способны так радоваться купленному молоку?

Химия и жизнь.

Так назывался один из научно-популярных журналов, который у нас дома выписывали одно время (вместе с традиционными «Природой» и «Знания-Силой», ранними «Юным натуралистом» и «Юным техником» и фрагментарными «Техникой – молодёжи» и «Наукой и жизнь»). Но химия была частью нашего бытия и без того. Она всё настойчивее вторгалась в жизнь (век пластиковых пакетов ещё был впереди, но пластмассовые игрушки и посуда, а также модная ткань нейлон уже были в каждом доме). Ведь XX век считался ещё и «веком химии». Зачарованные возможностями и магией этой волшебной науки, все мы с каким-то неясным волнением ждали, когда она займёт своё место в расписании наших уроков и мы переступим порог кабинета, который, в отличие от всех прочих школьных классов, имел не только особый облик, но и свой характерный запах. Не последнюю роль в этом неосознанном влечении играли школьные легенды и предания о том, «как однажды, на химии кто-то смешал одно с другим и…» В общем – «ба-бах!» «А химичка…»

А ещё - многие наши родители были связаны с химией по работе. И их увлечённость своим делом не могла не передаваться нам. Вот яркое воспоминание на данную тему Кати Масловой:

«До сих пор помню то ощущение чуда и причастности к чему-то взрослому и замечательному, которое возникало, когда мама брала нас с собой на работу. Лаборатория дозиметрии какое-то время располагалась в том же здании, что и проходная на территорию ИЯФ. Всякие тигелечки, мензурки, печи, весы с волшебными маленькими гирьками - царство её величества Химии. На уроках химии у Валентины Ивановны Биттибаевой тоже было интересно, и лабораторные мы делали со всякими химикатами - спасибо институту, наша школа никогда не имела трудностей с необходимыми реактивами для занятий. Но у мамы на работе все было по-взрослому. И мама объясняла, что делается, как, почему так и зачем все это надо. Из этого интереса родились и победы на химических олимпиадах, вначале школьных, потом на областной…»

В кабинете химии блестели реторты, пробирки и колбочки, пылали спиртовки, а во всю стену была нарисована огромная таблица Менделеева. Благодаря шефству института обеспеченность занятий всем необходимым для проведения опытов действительно была стопроцентной.

Наверное, в школе работали и другие «химички», но я помню только незабвенную Валентину Ивановну, которая одно время была и нашим классным руководителем и старшая дочка которой, Тома, с первого класса училась вместе с нами. Честно говоря, воспоминания о самих занятиях и полученных знаниях почти что изгладились из памяти. И это несмотря на то, что я дважды умудрился сдать химию летом 1975-го – на выпускных и вступительных экзаменах. (А потом ещё несколько раз в институте.)

Кроме Валентины Ивановны при упоминании химии в школе, всплывает в память Мадера Кирилловна, которая после окончания школы (она выпустилась лет на пять ранее нас) работала лаборанткой. В десятом классе мы часто коротали время уроков в её подсобке, имевшей выход, как в аудиторию, так и в коридор. Состязаясь друг с другом в безобидных шутках, и поблёскивая мудростью мыслей в глубоких и насмешливых глазах цветущей восточной красавицы. Удивительно не то, что нас терпела Мадера, а то, что и Валентина Ивановна, появление которой несложно было спрогнозировать, охотно принимала участие в наших полусветских раутах, вовсе не интересуясь – что это мы тут делаем, когда должны быть где-то на уроках.  К тому моменту, правда, вместо неё классным руководителем у нас уже был Михал Мироныч Ветров.

Ну, а химия - не для всех проходила даром. В каждом выпуске нашей школы обязательно был  кто-то, кто поступал на химфаки разных вузов. У нас таких было двое – Света Слетникова и Марьяна Шеффер. Одна закончила знаменитый Химико-технологический институт в Ленинграде, а вторая наш КазГу.

Осень. Страда деревенская.

Несмотря на то, что наш посёлок гордо именовался Научным городком, по некоторым позициям – это была типичная деревня. Мы обитали среди полей и садов окрестных колхозов-совхозов, росли на осязаемой земле и были к ней ближе, чем думали. Недаром, каждая осень для наших родителей начиналась с забот о запасах на зиму. Нужно было исхищриться  и заготовить несколько мешков картофеля, мешок морковки (это всё хранилось в погребах, предусмотренных на кухне в каждом домике), пару мешков лука (обычно его держали на чердаках).

В первые годы сотрудникам специально выдавали «огороды» (или «бахчи»), примерно там, где ныне располагается технопарк и ниже, за строившимся ДК. Там сажали не только корнеплоды, но и помидоры-огурцы, горох-фасоль, подсолнухи (на семечки), кукурузу (для варки), и арбузы-дыни. Так что, после рабочего дня в своих лабораториях, родители часто шли туда – вскапывать, полоть, окучивать, поливать, убирать. Правда, почти у всех родителей были ещё живы их родители, наши бабушки-дедушки, многие из которых всю жизнь работали в совхозах-колхозах и не только знали, но как-то даже и любили работу в огороде.

Однако вскоре многие жители посёлка предпочитали уже не растить, а закупать запасы на зиму. Всё это продавалось только в одном месте – в овощном ларьке. Это было всем известное и всеми проклятое место. На приведённой тут фотографии – одна из его диспозиций, на пересечении «дороги в Институт» и улицы Курчатова (за тогдашним промтоварным магазином). Вид ларька характерен – нет ни товара, ни торговца. Время появления того и другого оставалось всегдашней загадкой для покупателей.

(Были ещё и сидящие рядом стихийные старушки. Однако они торговали лишь по мелочи, да и то тем, что и так выращивалось возле каждого дома.) 

Несмотря на сложность многотрудного процесса покупки и заготовки, овощи каждую зиму всё равно покупали и заготавливали. Обычно их хватало до весны. Но счастливой покупкой всё ещё не ограничивалось – ведь тяжёлые мешки необходимо было как-то доставить домой. (Личных машин было так мало, что мы, дети, издали видели и безошибочно определяли, кто едет – Анзон, Пэн, Сокольский или Кравченко). Помню, что сам я не раз участвовал в процессе - в качестве лошадиной силы – тащил с отцом домой гружёную тачку, одолженную у кого-то из соседей. Но и этим всё не ограничивалось. Перед тем как попасть в закрома, всё добро ещё нуждалось в переборке и просушке.

Ещё одним признаком домашних компаний по подготовке к зиме был будоражащий аромат рассолов и сладкий дух варений, расточаемый чуть ли не с каждой кухни. Домашнее консервирование было делом наших мам. И среди них не было ни одной, которая бы не умела и не знала, как засолить и замариновать огурцы-помидоры, изготовить баклажанную икру, сварить варение из клубники-слив, перекрутить с сахаром малину-смородину, и закатать в банки компот из урюка или слив.

Домашние соления-варения были непременным атрибутом всякого праздничного стола и предметом гордости хозяйки. Это была любимая закуска и приятное дополнение к любому жаркому, или жаренному. Наши юные мамы охотно обменивались рецептами и тщательно переписывали наиболее удачные в одолженные для этого у нас школьные тетрадки.

Варенье варили в медных, а на худой конец – алюминиевых тазах. И это был нелёгкий процесс, в котором банальный кухонный труд удивительным образом сочетался с каким-то ощущением праздника. Вязкая масса веско булькала на плите, наполняя воображение ощущением чего-то вулканического и первородного. Это был истинный акт творения! А варение в вазочке было ординарным сопутствием всякого ординарного чаепития.

Что и говорить – ничего подобного приготовленным матушкой солёным огурчикам и помидорчикам, и яблочным компотам, закатанным в трёхлитровые банки, которые потом всю зиму доставались из погреба – позже я уже не пробовал. А способы приготовления фаршированных баклажанов и солёных арбузов, которые как-то по-своему готовила в больших кастрюлях и деревянных кадушках бабушка, увы, безвозвратно исчезли вместе с нею…