Улицы Времени.

Посёлок первых лет нашей в нём жизни – был маленьким, уютным и вразумительным. Каждая улица имела свою околицу. Наша, Садовая, заканчивалась спуском к речке, а соседние – Альпинистов и Интернациональная – упирались в пустырь, на котором располагалась первая кочегарка и волейбольная площадка.

Молодёжная, названная так в честь двух общежитий для молодых специалистов, соединяла Домики с Бараками. В её дальнем конце располагалась самая первая «центральная площадь» посёлка, на которой была сосредоточена вся торговля и останавливались автобусы. Там же, в одном из бараков располагался и первый детский сад, куда мне некоторое время довелось походить.

Коммунистическая вела от площади перед Аспирантским общежитием (туда же вскоре перебрался торговый центр и автобусная остановка), к клубу. И заканчивалась на горке - дощатым сортиром, откуда открывался чудный вид на весь, ещё лишённый зелени посёлок. К кладбищу эта дорога стала вести гораздо позже – в середине 60-х, а до того, если кто и умирал, его хоронили в других местах.

С юга посёлок заканчивался улицами Курчатова, а Академической. Коттеджи на последней также появилась несколько позже. Так что те, кто туда переселился, прежде пожили в домиках (так, Часниковы жили у нас, на Садовой, а Исаевы – на углу Коммунистической и Космонавтов).

Космонавтов, в те годы, была единственным «стритом» (или «авеню» - как кому нравится) «СМУ 26». На неё выходили все прочие улицы, и тут располагалось самое заметное (во всех отношениях) здание посёлка – школа. А также два двухэтажных корпуса - ясли и детский сад (позже один из них был отдан под Станцию юных техников).

Начиналась главная улица посёлка от здания Поссовета, где была единственная аптека, почтовое отделение (Алма-Ата 82) и парикмахерская. А заканчивалась – возле ещё одной старой котельной и бани, через которую прошли (и неоднократно) все жители докоммунального периода. Больница, как и  Сорокавосьмиквартирные дома, также начали строиться чуть позже, но уже к середине 60-х значительная часть поселковых жителей приходилось на них.

Сюда же выходила и Валиханова, которая, по сути, была продолжением нашей Садовой (хотя её валихановские жители и думали по другому). Помню позже, когда у меня возник вопрос по поводу этих странностей поселковой топонимики, отец, со свойственным ему юмором объяснил, что это было сделано для того, чтобы запутать иностранных шпионов.

Сразу за школой начинался большой пустырь, испещрённый балками, густо поросшими колючим терновником. Никаких построек до самой институтской дороги (никому и в голову не приходило тогда назвать её улицей Ленина) в первое десятилетие не было. Так что, сразу за школьным двором и садом начиналась настоящая «неизведанная земля», которая тянулась до самой бригады. И где-то среди этого хаоса одиноко торчал характерный силуэт летнего кинотеатра.

На приводимых тут фотографиях из фототеки Е. И. Жукова – посёлок уже в середине 60-х. Тут уже есть и больница, и «сорокавосьмиквартирные» - но ещё не все, а самые первые. Снимки, которые я намедни сделал примерно с тех же точек, говорят сами за себя. Ныне некоторые улицы носят уже иные названия. Но я их запоминать не хочу…

Аспирантское общежитие

Коммунистическая

Поссовет

Интернациональная от школы

Садовая 

Космонавтов от Садовой

Добавьте подпись

Валиханова



Больница, котельная, баня



Сорокавосьмиквартирные...

Парта-портэ. Классика жанра.

Разбирая фототеку Е. И. Жукова, я наткнулся на негативы, которые, внешне, казались попросту испорченной плёнкой. Но на всякий случай засунул плёнку в сканер. И вспомнил целый жанр народного школьного творчества, расцвет которого пришёлся на наше время. Художественную роспись по партам.

«Писать на стенках туалета

Скажу я вам – не мудрено…

Ведь по сравнению с г…ном мы все поэты!

(А по сравнению с поэтами – г…но…)»

Такой поэтический пёрл, написанный классическим стилем, украшал когда-то дверь кабинки нашего школьного туалета. И не он один. Но писать (и рисовать) на стенках туалета – не велика смелость. Как и на заборах школы. Это всё равно, что лаять и лайкать в интернете. Анонимность гарантированна. Совсем иное – художественная роспись парт, в классах. Акт – героический, потому как, мало, что всё происходит под неусыпным взором учительницы, прямо во время урока (никакой дурачок не станет тратить на это внеучебное время), так ещё и идентификация обеспечена – кто где сидит, тот там и сидел.

Потому, интенсивность и художественная ценность произведений возрастала прямо пропорционально удалённости от неусыпного ока. И самые высокохудожественные пёрлы и вершинные достижения были приурочены именно к последним рядам. Хотя, чего греха таить, большинство знаков были далеки от искусства, а являлись банальным способом самовыражения, обыкновенной информацией, которую кто-то хотел поскорее сделать достоянием масс. Мы ведь росли без «сэмээсок» и «емээлок».

Что до техники, то до появления шариковых ручек она была куда разнообразнее и изощрённее, нежели после. В нашем арсенале было, к примеру, настоящее граффити, процарапываемое перьями в слоях разной краски, покрывающей столешницу парты.

Так что, когда обычное наказание для свободных художников и невольных поэтов (остаться после урока и отдраить парту с содой) уже не давало должного результата ввиду глубокой рельефности клеше, художнику-рецидивисту грозила крайняя мера – принести в школу краску и кисть и выкрасить столешницу наново. Что, понятно, воспринималось многими, как обыкновенная грунтовка холста, для дальнейшего творчества.

 

Кино нашего детства.

Наше детство было неотделимым от кино, которое крутили в старом клубе. Занимался этим маленький и пьяненький киномеханик, которого в посёлке хорошо знали не только взрослые, но и дети. Плёнки у него то и дело рвались, а иногда он даже умудрялся путать части. При таких казусах, в тёмном зале начинался стихийный бунт – люди кричали «Сапожник!», топали ногами и свистели. Два-три таких эмоциональных взрыва сопутствовали каждому кино. Шум, правда, сразу же утихал, стоило зажечь свет в зале. Но, даже при этом дополнении, ощущение волшебного действа всё равно не покидало нас весь сеанс.

Что мы смотрели? Всё, что показывали. Хотя у каждого были и свои привязанности. Помню, несколько раз я бегал «Туманность Андромеды» - слабенький фильм, в котором, однако, снимались Вия Артмане и Сергей Столяров (Веда Конг и Дар Ветер). Запомнился и «Солярис» Тарковского, который «открыл» ещё и музыку Баха, и «Охотников на снегу»  Питера Брейгеля Старшего (тогда, наверное, и возник осознанный интерес к классической музыке и классической живописи, хотя, музыка звучала у нас в доме всегда, но Баха, например, не было – отец, почему-то, не считал его великим композитором и не любил особо). Интерес к фантастическим фильмам предопределялся интересом к литературным аналогам. И Лем, и Ефремов – были перечитаны в школе по многу раз.

Там же, в старом клубе, я впервые увидел и Шукшина – щемящее чувство от «Калины красной» запомнилось до сих пор. Всегда долгожданными были и американские ленты. «День, когда всплыла рыба», «Бездна», «Флиппер», «Благослови зверей и детей» (Крамера), «Золото Маккены» с Грегори Пеком и песней про то, как «Золото манит нас!» в исполнении Градского. И, конечно же, французские комедии с Луи де Фюнесом («Фантомас», «Человек-оркестр», «Оскар» и т. д.) и Пьером Ришаром («Укол зонтиком», «Высокий блондин») – которые от хохота зрителей грозили реальным разрушением старому клубу.

А ещё раньше были «Неуловимые мстители», «Последняя реликвия» и, смотренные-пересмотренные картины «про индейцев», которые снимали немцы совместно с югославами на студии «ДЭФА» (по Фенимору Куперу и Карлу Мэю, с Гойко Митичем!). Правда, «Чингачкука – Большого Змея» смотрели в летнем кинотеатре (его остатки до сих пор видны возле стоянки). И от просмотра запомнился ещё и дождь, капли которого сияли в лучах проектора. Купер к тому времени тоже был знаком хорошо.

К концу детства поспел и Дом Культуры. Из школьных времён оттуда помниться «Белое солнце пустыни», которое стало заметным кинособытием не только для страны, но и для посёлка. Помню, как мы возвращались после сеанса, с отцом, и я, захлёбываясь от восторга, всё повторял и повторял увиденные сюжеты («А как он - тому! А этот -  его!»). А назавтра всё это «а как!» бесконечно повторилось и в школе.

А ещё в ДК регулярно проводились «киноклубы», на которых крутились обычно всякие зарубежные ленты, которые предваряли лекции приезжих киноведов. В СССР кино не только любили, но и знали, а журнал «Экран» был одним из самых распространённых.

Вечером в кино мы ходили с кем-нибудь из взрослых. А зачастую это были полноценные семейные походы. Но был ещё «детский сеанс» на 16-00, который всецело принадлежал нам. Билеты на него стоили 10 копеек (столько же стоил, к примеру, стакан сока, или огромный беляш в школьном буфете). Мелочь на карманные расходы водилась у любого из нас - потому мы сами решали, когда сходить в кино на свой законный «детский сеанс», зачастую даже не ставя в известность родителей.

Обычно одну ленту привозили на два дня. Так что, если фильм оказывался особенно проникновенным, то его просмотр можно было  назавтра повторить ещё раз. Но бывало и по-другому – просмотрев какую-нибудь серенькую и скучную ленту, пацаны сговаривались и наутро начинали в школе нахваливать несуществующие достоинства кинофильма. Что вызывало всплеск зрительского внимания у пропустивших зрелище, и после уроков в кино шла обманутая и заинтригованная половина класса.

Иногда, примерно тем же занимались и наши местные прокатчики. Для того чтобы привлечь детское внимание, достаточно было нарисовать на афише жгучую брюнетку (блондинку) и приписать внизу таинственное и манящее  -  «дети до 16». И это – на «детский сеанс», в те времена, когда и взрослым-то ничего такого не показывали! Что и говорить – зал оказывался переполненным мальцами, купившимися на коварный рекламный ход поселковых кинодельцов. При этом зачастую оказывалось, что картина была не только абсолютно безобидна, но в ней вообще не было ни одной женской роли! Не знаю, уж, чего получали от этого кинопрокатчики, сидевшие на фиксированных ставках – не исключено, что всё делалось исключительно из бескорыстной любви к искусству.

Но зал заполнялся не всегда. Когда же продавалось менее 5 билетов, то сеанс вообще отменялся, а деньги возвращались. Но такое бывало редко. Что до вечерних сеансов, то тут, чаще, случалось, что старенький клуб, на фасаде которого зрителя встречало неизменное ленинское изречение о том, что «самым главным для нас является искусство кино» очень часто не мог поместить всех желающих приобщиться к этому самому главному. И припоздавшим подсуетиться с билетом, приходилось надеяться на то, что у кого-нибудь окажется «лишний». Что, однако, случалось не всегда.

Кассовый успех тогдашнего кино был обеспечен отсутствием внятных конкурентов (чёрно-белое телевидение конкурентом не было, а про видеозапись тогда знали только из фантастических романов). И ещё ценами на билеты – теми копейками, которые позволяли даже самому простому инженеру через день ходить в кино и не ощущать при этом особых беспокойств за свой бюджет.

Настоящим кинособытием тех лет стало появление двух шедевров Гайдая – «Кавказской пленницы» и «Бриллиантовой руки». Когда вышла «Кавказская пленница», было лето, и я ходил в школьный пионерский лагерь. Наверное, это был 1967-й.

Очень запомнилось одно утро, когда я застал население лагеря столь возбуждённым, что никто не удосужился даже поприветствовать меня как положено.  Накануне на экраны вышла «Кавказская пленница» и кое-кому удалось попасть на премьеру.

-  Он говорит - «Чей туфля? - Моё!»

- А тот-то, тот-то – «Спасибо, я п-постою!»

- А Никулин, Никулин – как!? С дерева!!!

Конец каждой фразе тонул в грохоте пацанячего смеха. Хохотали все, и те, кто с гордостью рассказывал, и уже видел фильм, и те, кто с завистью слушал, и у кого поход в кино был ещё впереди.

 Но этот смех, был слабым повизгиванием котят, в сравнении с львиным рыком, который разносился в те дни из каждого кинотеатра и клуба нашей 1/6 земной поверхности. Это я понял спустя несколько дней, когда мы с бабушкой отправились смотреть вожделенную ленту - в старенький киносарайчик на улице Калинина (он был где-то за мостом через Малую Алмаатинцу).

Никогда в жизни я больше не слышал столь  гомерического хохота с такой интенсивности в децибелах, как в тот раз, на «Кавказской пленнице». Дощатые стены содрогались так, что из щелей сыпались опилки, а сюжет буквально терялся во взрывах беспримерных зрительских эмоций. Вот это была настоящая всенародная комедия!

На фото: От кинотеатра нашего детства время оставило лишь руины. Глядя на них трудно представить, как много связано у многих с этим местом…