Лыжня, зовущая в детство.

В наше время лыжи входили в обязательную программу школьной физкультуры. А это значит, что теоретически в школе имелся полный комплект для катания на каждого соклассника. Практически же, многие предпочитали приходить на занятия со своим инвентарём.

Несмотря на то, что большинство моих товарищей к середине школы уверенно стояли на лыжах (как, впрочем, и на коньках), всё же были такие, кто не укладывался в реноме среднестатистического физкультурника. В основном это касалось - чересчур романтически настроенных девочек. Потому, выдвижение поставленного на лыжи класса на ближайшую горку, всегда сопрягалось со всякими шутками-прибаутками, весёлым смехом и характерным грохотом деревянных лыж по обледенелой лыжне. Когда аутсайдерши, в окружении добровольных помощников, проходили свой многострадальный километр до горки, наиболее борзые лыжники, уже успевали покататься и собирались в обратную дорогу к школе.

Зато, когда нужно было выставить команду на школьные соревнования, каждый класс имел не только внушительную команду, но и преданных болельщиц. А соревнования проходили у нас каждый год и были долгожданным праздником для всех – и кто бежал, и кто болел. У меня до сих пор хранятся «серебряные» медали, которые я неизменно получал в старших классах на школьных гонках. «Золотые» так же неизменно доставались моему товарищу – Серёге Возовикову, который готовился в лётное училище и был в школе лучшим спортсменом. Проводились соревнования на приз ИФВЭ (Института физики высоких энергий), в котором работали многие наши родители. Так что на поле, по которому проходила трасса, собирался в эти дни чуть ли не весь посёлок – там даже временами разворачивалась какая-то торговля чаем и пирожками.

А. М. Мелешкин

Был, правда, у всего этого начинания свой нерв и движитель – Алексей Михайлович Мелешкин – который в свободное время вёл в школе ещё и лыжную секцию. И после его безвременной смерти такие масштабные соревнования больше уже не проходили. Ко всему, его уход совпал ещё и с началом конца Советского Союза.

После школы я попал в Ленинград, где культ лыж был вообще одним из основных примет полноценной зимы и признаков интеллигентности. Каждую субботу-воскресение вокзалы переполнялись лыжниками и взбудораженные румяные ленинградцы с азартом штурмовали кассы и с трудом втискивались в электрички - со своими лыжами, палками, рюкзаками, и неизменными термосами. Кто-то просто ехал «на горки» в Кавголово, «продышаться» в Репино, или «пройтись» в Лосево, а кто-то ставил целью совершить полноценный лыжный «поход выходного дня».

В первую же зиму мы с друзьями, на лыжах пересекли Ладогу по легендарной Дороге Жизни. Из Кобоны в Осиновец шли по льду два дня, с ночёвкой на безлюдных и неприютных Зеленецких островах. Несмотря на моё «южное» происхождение, на лыжне я нисколько не уступал любому северянину.

И когда, отсдававши первые сессии и отстрадавши первые семестры, мои одноклассники, с разных концов страны, собрались на каникулы в родной деревне, мы тут же надели лыжи и отправились «на дальние курганы». От той прогулки сохранились слайды. На них мы с Андреем Стройкиным, Катей Косяк, Сергеем Возовиковым, и прибившимся Володей Шаховым. На Курганах, в крутобоких заснеженных логах, ещё таилось в ожидании чего-то неиспытанного и недопонятого наше ускользающее детство…

Тогда-то и пришло это ясное понимание того – куда ведёт лыжня. Любая лыжня. Она ведёт в детство. И приводит к грусти. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Первой, заросла тропа к курганам. Там, «на курганах», и на «дальних», и на «мышиных», где так загадочно торчали из снега высохшие антенны давно отцветших и засохших синеголовников, где густой терновник чаровал своей первобытной непролазностью, где, казалось, кончается граница обитаемого мира и начинается уходящая за горизонт незнаемая и неведомая даль богатырских степей, где всегда можно было встретить цепочки лисьих следов, где, в погоне за крутизной, было переломано столько лыж, растянуто столько сухожилий – там, вскоре не осталось ни одной лыжни. Да, что лыжни - самих курганов, снивелированных бульдозерами под поля на закате советских времён и заброшенных на рассвете суверенной эпохи.

Правда, лыжники ещё некоторое время сопротивлялись веяниям времени. Сменившие «дрова» на недосягаемый в старые времена «пластик», они предпочитали, правда, бегать по кругу там, где лыжня накатана и известна каждая кочка…

Но я сопротивлялся тенденциям и, приезжая зимой в родное село, где больше уже не жил, первым делом вставал на лыжи и торил свой путь по снежной целине. Иногда – под звёздами, или при свете чуть размазанного лёгкими облаками лунного диска. Когда, как часто случается в наших южных широтах, оттепели сменялись лёгкими снегопадами, и крепкий наст припудривало нежным слоем морозного серебра, так что лыжня вообще была не злободневна. А иногда и днём, когда, бывало, опускался туман и исчезали все ориентиры, так что, пересекая очередную лесополосу и выходя в новое поле, я тут же оказывался в абсолютном одиночестве и вакууме. Если учесть, что количество (и качество) лыжных следов с каждым годом сокращалось (и ухудшалось) – в такие сгущённые моменты я шёл по наитию.

Учитывая то, что много лет подряд, значительную часть зимы я проводил в тропиках - под яро палящим солнцем, в банной атмосфере дождевых лесов, на берегах никогда не остужающихся морей – эти контрастные броски в белое безмолвие стали насущной потребностью. Может быть, они и привели меня к тому, к чему привели. Настало время, когда я начал выходить за околицу посёлка и торить лыжню, а через неделю, когда выходил снова, видел, что по этой единственной лыжне после меня не прошёл ни один лыжник…