Эти июньские дни проникнуты для меня и
моих близких памятью об отце. Писать о нём – тяжело. Рана потери всё никак не
зарастает. Но писать о нём – легко. Ибо в самой его жизни видится мне яркий пример,
в котором не нужно выискивать аргументы для оправдания этой самой жизни.
Напротив. Он жил так, как было заповедано его учителями, как должно было жить
человеку, который считался (считался – окружающими!) интеллигентом. И который
жизнь свою посвятил тому, перед чем приклонялся
и что уважал более всего. Служению Разуму.
Отец
умер 18 июня 2010 года, на следующий день после своего 83-го Дня рождения,
и смерть его была столь мучительной, что на некоторое время затмила собой его
завершившуюся жизнь. Но, по прошествии времени, мне всё отчётливее видится
явная несправедливость кончины и незавершённость жизни отца. Даже обездвиженный
болезнью и задавленный лекарствами, он продолжал мыслить и мозг его работал ясно
и твёрдо даже тогда, когда он уже не мог говорить. В одно из последних
прояснений, за пару недель до гибели, отец попросил подвести его к компьютеру,
чтобы проверить почту и реакцию на свои публикации…
…Его хоронили без отпевания и церковной
атрибутики. На этом настояла мама, хорошо представлявшая, какова бы была
реакция отца, который всюду и всегда подчёркивал свой атеизм, отрицательное
отношение к церкви и к служителям культа. Он был последовательно честным к себе
и своему времени, и никогда не юлил перед историей. Но назвать отца неверующим
безбожником было бы неправильно. У него был свой бог – Наука, которой он
поклонялся с полным самоотречением и которой служил с истинно религиозным
рвением. Так что, если я скажу, что отец был физиком-экспериментатором от Бога
- это не будет ни кощунством, ни грехом против истины.
Отец был одним из поколения молодых и
задорных учёных, стоявших у истоков самого бурного периода казахстанской
физики, связанного с появлением близ Алма-Аты Института ядерной физики - ИЯФа
(от которого в недалёком будущем отпочковался Институт физики высоких энергий –
ИФВЭ). Он же оказался и «последним из могикан», продолжавшим до дней своих конца
заниматься фундаментальной наукой. Считая именно её тем самым локомотивом,
который и тянет в конечном итоге за собой тяжёлый и бесконечно длинный состав
прогресса, с бесчисленными вагонами, в каждом из которых мириады маленьких
«творцов» суетятся над своими хоздоговорными задачами и думают про то, как
применить их на благо народного хозяйства.
Отец никогда не ставил перед собой земных
целей и простеньких планов. Об этом говорит хотя бы тема его кандидатской
диссертации, которая была посвящена поискам нового трансуранового элемента.
Из-за этого и защищаться пришлось не в Алма-Ате, и не в Москве (там он учился в
аспирантуре), где шансы пройти с такой спорной диссертацией равнялись нулю. А в
экзотическом и провинциальном Душанбе.
Наверное, не последнюю роль в таком
отношении отца к науке сыграл Учитель – Виктор Викторович Чердынцев,
личность которого, любопытная во всех отношениях, была перед глазами всё то
время, пока формировался Михайлов-исследователь. Для Чердынцева, внёсшего вклад
не только в физику, но и в химию, и в археологию, и в геологию, и даже в
искусствоведение – наука тоже никогда не мыслилась уделом «узких специалистов»
и залогом карьерного роста для «узко мыслящих». Ученик самого Вернадского,
Виктор Викторович был не только разносторонней личностью – он был настоящим
энциклопедистом, каких, увы, сегодня уже практически не осталось. Вымерли.
Интеллигентом был и отец. И, хотя
щепетильность, аккуратность и любовь к чистоте порой доходила в нём до
аристократизма, он никогда не кичился этой своей «кастовостью» и умел легко
находить общий язык и общие темы с любым – от академика до сантехника. И в
таком диапазоне нет ничего
удивительного. Руки отца были не менее
филигранными, нежели его незаурядный ум.
Он не только представлял, как работает всё, что работает вокруг (сантехника,
отопление, телевизор, холодильник и т. д.), но и мог, в случае чего, это всё
ещё и починить, не прибегая к услугам «корифеев». А заодно - и «доработать» то,
что работает «не так». В условиях
товарного голода отец делал из подручных материалов и миксер и газонокосилку
(которую, в шутку, считал своим самым главным изобретением).
Неслучайно, все установки для своих
экспериментов он также собирал своими руками. От того они были столь простыми и
действенными. В этом отец был прямым продолжателем апологетов классической
науки, портреты которых висели к тому времени в школьных кабинетах физики.
Работа руками доставляла ему такое же удовольствие, как и бессонные ночи над
расчётами за письменным столом. Потому-то и в своей физике он был не только
всесторонне образованным учёным, но и настоящим инженером-универсалом.
В этом отношении показателен и характерен
тот печальный период, когда наступили смутные времена, и отца отправили на
пенсию (а по-существу – выгнали из института), а его тему (которая давала
институту львиную долю публикаций в толстых западных журналах) – закрыли.
Может быть, наивные функционеры тем самым
думали отлучить его от науки, а себя - от перманентного источника раздражения
собственной несостоятельности? Не получилось. Лаборатория перекочевала в
домашний кабинет отца (этот кабинет – пристройку к дому, он также сделал своими
руками), установка была пересобрана на новом месте и… Зарубежные коллеги ещё
многие годы полагали, что «профессор
Михайлов» (именно так обращались к нему многие оппоненты, хотя он не был ни
доктором, ни преподавателем) возглавляет собственный институт.
Эксперименты продолжались, их результаты
регулярно публиковались в западных научных журналах, вызывая жаркие дискуссии
среди теоретиков. И никто не знал, что покой возмущает исследователь-одиночка,
вся экспериментальная база которого собирается «на коленке».
…Отец не оставил последователей и
учеников. В состоянии того хаоса и разрухи в казахстанской науке, на период
которой пришёлся его уход, это и неудивительно. Даже из тех молодых и
перспективных учёных, с поколением которых судьбой и возрастом был связан я
(поколением «детей»), никто в физике не остался. Большинство как-то просто и
навсегда расстались с наукой – рассосавшись, кто по бизнесу, кто по коридорам
власти. Так что, когда встал вопрос о передаче оставшихся трудов отца в нужные
руки – нужных рук не оказалось.
И хотя многие его работы крутятся в Сети
(достаточно набрать V.F. Mikhailov в любом
поисковике), я считаю своим долгом, ещё раз напомнить о его жизни и
деятельности всем, кого это заинтересует. Тем самым в силу своих способностей
(увы, очень далеко лежащих от физико-математических наук) продлить жизнь отца.
…И ещё пару слов о любви. О любви отца к
нашему посёлку, куда он приехал одним из первых и в котором прожил оставшуюся
часть своей жизни. И из которого уже не смог уехать, даже в те трудные для него
времена, когда, стараниями академика Такибаева, ему, вместе с
несколькими многообещающими «молодыми
завлабами» (Бескровным, Грановским, Исаевым, Ботвиным), почти начисто перекрыли
кислород в родном институте. В последние годы даже банальная поездка «в город» перерастала для отца в
целую проблему. И я его понимал. Когда всё, что ценно и всё, что любимо – рядом,
то ехать куда-то, пусть даже и совсем недалеко – ненужная тягота.
…Никогда не забуду часов, когда тёплыми июньскими
вечерами, мы с отцом проводили вечера возле костра. То – молча глядя на
трепещущее пламя, мирно постреливающее снопами искр в чёрное звёздное небо, то
- вслушиваясь в самозабвенные трели соловьёв на старой яблоне, то - беседуя на
самые неожиданные темы, связанные с мирозданием и мироведением, с прошлым и
будущим. Чего не припомню в этих наших бдениях у вечернего костра, так это
присутствия тем обыденного и текущего. И я, и он – понимали, что костёр горит
не для того, чтобы говорить про футбол, зарплаты и политику.