Об отце. Вячеслав Фёдорович Михайлов: человек у костра.

Эти июньские дни проникнуты для меня и моих близких памятью об отце. Писать о нём – тяжело. Рана потери всё никак не зарастает. Но писать о нём – легко. Ибо в самой его жизни видится мне яркий пример, в котором не нужно выискивать аргументы для оправдания этой самой жизни. Напротив. Он жил так, как было заповедано его учителями, как должно было жить человеку, который считался (считался – окружающими!) интеллигентом. И который жизнь свою посвятил тому, перед чем приклонялся  и что уважал более всего. Служению Разуму.

Отец умер 18 июня 2010 года, на следующий день после своего 83-го Дня рождения, и смерть его была столь мучительной, что на некоторое время затмила собой его завершившуюся жизнь. Но, по прошествии времени, мне всё отчётливее видится явная несправедливость кончины и незавершённость жизни отца. Даже обездвиженный болезнью и задавленный лекарствами, он продолжал мыслить и мозг его работал ясно и твёрдо даже тогда, когда он уже не мог говорить. В одно из последних прояснений, за пару недель до гибели, отец попросил подвести его к компьютеру, чтобы проверить почту и реакцию на свои публикации…

…Его хоронили без отпевания и церковной атрибутики. На этом настояла мама, хорошо представлявшая, какова бы была реакция отца, который всюду и всегда подчёркивал свой атеизм, отрицательное отношение к церкви и к служителям культа. Он был последовательно честным к себе и своему времени, и никогда не юлил перед историей. Но назвать отца неверующим безбожником было бы неправильно. У него был свой бог – Наука, которой он поклонялся с полным самоотречением и которой служил с истинно религиозным рвением. Так что, если я скажу, что отец был физиком-экспериментатором от Бога - это не будет ни кощунством, ни грехом против истины.

Отец был одним из поколения молодых и задорных учёных, стоявших у истоков самого бурного периода казахстанской физики, связанного с появлением близ Алма-Аты Института ядерной физики - ИЯФа (от которого в недалёком будущем отпочковался Институт физики высоких энергий – ИФВЭ). Он же оказался и «последним из могикан», продолжавшим до дней своих конца заниматься фундаментальной наукой. Считая именно её тем самым локомотивом, который и тянет в конечном итоге за собой тяжёлый и бесконечно длинный состав прогресса, с бесчисленными вагонами, в каждом из которых мириады маленьких «творцов» суетятся над своими хоздоговорными задачами и думают про то, как применить их на благо народного хозяйства.

Отец никогда не ставил перед собой земных целей и простеньких планов. Об этом говорит хотя бы тема его кандидатской диссертации, которая была посвящена поискам нового трансуранового элемента. Из-за этого и защищаться пришлось не в Алма-Ате, и не в Москве (там он учился в аспирантуре), где шансы пройти с такой спорной диссертацией равнялись нулю. А в экзотическом и провинциальном Душанбе.

Наверное, не последнюю роль в таком отношении отца к науке сыграл Учитель – Виктор Викторович Чердынцев, личность которого, любопытная во всех отношениях, была перед глазами всё то время, пока формировался Михайлов-исследователь. Для Чердынцева, внёсшего вклад не только в физику, но и в химию, и в археологию, и в геологию, и даже в искусствоведение – наука тоже никогда не мыслилась уделом «узких специалистов» и залогом карьерного роста для «узко мыслящих». Ученик самого Вернадского, Виктор Викторович был не только разносторонней личностью – он был настоящим энциклопедистом, каких, увы, сегодня уже практически не осталось. Вымерли.

Интеллигентом был и отец. И, хотя щепетильность, аккуратность и любовь к чистоте порой доходила в нём до аристократизма, он никогда не кичился этой своей «кастовостью» и умел легко находить общий язык и общие темы с любым – от академика до сантехника. И в таком диапазоне  нет ничего удивительного. Руки  отца были не менее филигранными, нежели  его незаурядный ум. Он не только представлял, как работает всё, что работает вокруг (сантехника, отопление, телевизор, холодильник и т. д.), но и мог, в случае чего, это всё ещё и починить, не прибегая к услугам «корифеев». А заодно - и «доработать» то, что  работает «не так». В условиях товарного голода отец делал из подручных материалов и миксер и газонокосилку (которую, в шутку, считал своим самым главным изобретением).

Неслучайно, все установки для своих экспериментов он также собирал своими руками. От того они были столь простыми и действенными. В этом отец был прямым продолжателем апологетов классической науки, портреты которых висели к тому времени в школьных кабинетах физики. Работа руками доставляла ему такое же удовольствие, как и бессонные ночи над расчётами за письменным столом. Потому-то и в своей физике он был не только всесторонне образованным учёным, но и настоящим инженером-универсалом.

В этом отношении показателен и характерен тот печальный период, когда наступили смутные времена, и отца отправили на пенсию (а по-существу – выгнали из института), а его тему (которая давала институту львиную долю публикаций в толстых западных журналах) – закрыли. 

Может быть, наивные функционеры тем самым думали отлучить его от науки, а себя - от перманентного источника раздражения собственной несостоятельности? Не получилось. Лаборатория перекочевала в домашний кабинет отца (этот кабинет – пристройку к дому, он также сделал своими руками), установка была пересобрана на новом месте и… Зарубежные коллеги ещё многие годы полагали, что «профессор Михайлов» (именно так обращались к нему многие оппоненты, хотя он не был ни доктором, ни преподавателем) возглавляет собственный институт.

Эксперименты продолжались, их результаты регулярно публиковались в западных научных журналах, вызывая жаркие дискуссии среди теоретиков. И никто не знал, что покой возмущает исследователь-одиночка, вся экспериментальная база которого собирается «на коленке».

…Отец не оставил последователей и учеников. В состоянии того хаоса и разрухи в казахстанской науке, на период которой пришёлся его уход, это и неудивительно. Даже из тех молодых и перспективных учёных, с поколением которых судьбой и возрастом был связан я (поколением «детей»), никто в физике не остался. Большинство как-то просто и навсегда расстались с наукой – рассосавшись, кто по бизнесу, кто по коридорам власти. Так что, когда встал вопрос о передаче оставшихся трудов отца в нужные руки – нужных рук не оказалось.

И хотя многие его работы крутятся в Сети (достаточно набрать V.F. Mikhailov в любом поисковике), я считаю своим долгом, ещё раз напомнить о его жизни и деятельности всем, кого это заинтересует. Тем самым в силу своих способностей (увы, очень далеко лежащих от физико-математических наук) продлить жизнь отца.

…И ещё пару слов о любви. О любви отца к нашему посёлку, куда он приехал одним из первых и в котором прожил оставшуюся часть своей жизни. И из которого уже не смог уехать, даже в те трудные для него времена, когда, стараниями академика Такибаева, ему, вместе с несколькими  многообещающими «молодыми завлабами» (Бескровным, Грановским, Исаевым, Ботвиным), почти начисто перекрыли кислород в родном институте. В последние годы даже банальная  поездка «в город» перерастала для отца в целую проблему. И я его понимал. Когда всё, что ценно и всё, что любимо – рядом, то ехать куда-то, пусть даже и совсем недалеко – ненужная тягота.

…Никогда не забуду часов, когда тёплыми июньскими вечерами, мы с отцом проводили вечера возле костра. То – молча глядя на трепещущее пламя, мирно постреливающее снопами искр в чёрное звёздное небо, то - вслушиваясь в самозабвенные трели соловьёв на старой яблоне, то - беседуя на самые неожиданные темы, связанные с мирозданием и мироведением, с прошлым и будущим. Чего не припомню в этих наших бдениях у вечернего костра, так это присутствия тем обыденного и текущего. И я, и он – понимали, что костёр горит не для того, чтобы говорить про футбол, зарплаты и политику.

В то время, когда я пишу эти строки, мне упорно кажется, что отец и сейчас сидит где-нибудь там, у своего мирного костра, молча глядит на огонь и углублённо думает над какой-нибудь очередной загадкой пространства и времени…  
 О его знаменитом эксперименте с магнитным монополем сохранилось видео.