Сергей Возовиков. Он мог обессмертить родной посёлок…

 

Если бы Судьба действовала по законам справедливости, а не по каким-то своим понятиям - Серёга Возовиков давно бы достиг мировой известности. И принёс бы толику своей заслуженной славы и нашему посёлку, который он так любил и по которому всегда скучал, куда бы не забрасывала его судьба.

Безусловный лидер звена летчиков-космонавтов, заканчивавшего в начале 90-х подготовку к орбитальной деятельности - Сергей, по всеобщему убеждению, имел самые предпочтительные шансы на полёт. На полеты! - один полет способен удовлетворить разве что тщеславие, а для Возовикова Космос был той средой  в которой только и могла бы обрести состоятельность его вечно рвущаяся ввысь душа.  

Дорогу в Космос Серёге преградила браконьерская сеть, злодейски закинутая на дно злополучного Черного моря. И трудно вообразить себе смерть более нелепую и страшную для человека, всю жизнь мечтавшего летать над Землей… Когда почувствовал он, что капроновая удавка не выпустит, когда понял - этот зеленоватый туманный блик Солнца будет последним, что суждено ему видеть в этой своей незаконченной жизни, когда не выдержали и его сильные легкие и солёная горечь ворвется в них холодной и безразличной волной...

В тот день  майор Возовиков вместе с товарищами заканчивал в Ана­пе очередной этап насыщенной и напряжённой подготовки - отрабатывали варианты посадки на воду. Через какие-то часы самолет должен был доставить его домой, где в пред­чувствии отпуска хлопотала со сборами в дом отдыха жена Света, мирно возились дети, ожидали очередного «отходного» друзья.

 …Когда бывший рядом товарищ, с которым они решили понырять в ожидании катера, понял, что в там, глубине произошло что-то невероятное и страшное, он попытался сделать всё, дабы помочь. Но тщетно  нырять так глубоко и обходится без воздуха так долго, как это умел Серёга, никто из его товарищей не мог...

В сознании тех людей, которые знали его, Серёга до того не сочетался со словом «смерть», что первой нашей реакцией было однозначное недоверие страшному сообщению. Не может быть! Серёга – погиб!? Тут какая-то дурацкая ошибка! Ошибки не было...

На Байконуре, возле дерева Гагарина.

И ещё долго уверенности  в том, что наш Возовик больше никогда не приедет, не соберет всех нас, своих друзей-однокашников, за шум­ным столом, не появлялось. Она не появилась и до сих пор. И это, несмотря на то, что, вот уже третье десятилетие, как все наши застольные сборы каждый раз начинаются с поминальной чарки за тех, кому уже не сидеть с нами.  За наших незабвенных Веру Маратканову и Сергея Возовикова...

…Несмотря на то, что под конец своей яркой и трагически недосостоявшейся жизни Серёга стал гражданином другой страны, своей Родиной он считал родной поселок Алатау.  Куда и приезжал при каждом удобном случае.

Наш участок углом сопри­касается с возовиковским, и это предопределило нашу с Серёгой дружбу, особенно в младших классах школы. Достаточно было выйти в сад да специальным образом посвистеть  чтобы через миг твой всегда готовый к малым и большим подвигам товарищ был рядом.

Надо сказать, что нас с ним сильно сближало ещё и отношение к учебе. Учиться мы, в общем и целом, любили не очень страстно - нашей стихией были окрестные поля и всевозможные «внеклассные мероприятия».

 Помню один «поход» на «Бригаду» - это было, наверное, после первого класса, когда мы оба коротали каникулы в школьном лагере. До «Бригады» - отделения подсобного хозяйства Совета министров (СНК), нужно было пройти с километр. Главной тамошней примечательностью считалась в те годы лесополоса, состоявшая из огромных дубов. Именно она, а не само селение, были главной целью «похода».

(Сама «Бригада» была, правда, местом также хорошо известным. Там, среди таинственных садов, хлевов и сараев с квохчущими курями, обитали такие славные персонажи нашего школьного бытия, как Жолда-Жолдас и два нераздельных как сиамские близнецы приятеля – Ковалёв и Никифоров. Это были истинные ветераны начальной школы и славной октябрятской организации!)

Вот там-то, на «Бригаде», в том самом походе, я и упал с дуба. Страсть лазить по деревьям, как я уже говорил, была одной из самых пламенных у нашего, росшего вместе с поселковыми деревьями поколения. И едва увидев развесистые дубы на лесополосе, я, улучив момент отсутствия воспитательской бдительности, решился на рывок к вершине. И, не помню уж почему, рухнул, едва вскарабкавшись на самые нижние ветки. Падение с дуба отозвалось острой болью в лодыжке. Вскочив на ноги, я понял, что стоять мне не так просто. Благо, что воспитательница ничего не видела, и мне удалось убедить её, что всё произошло на ровном месте.

Как получивший ранение, я был отправлен из «похода» домой, в сопровождении Серёги Возовикова - верного товарища и самого близкого соседа. Однако едва мы отошли от резвящихся солагерников, как стало понятно, что идти самостоятельно я не могу. Некоторое время я скакал на одной ноге, а потом – скис окончательно. И тогда верный друг Серёга подставил спину и буквально дотащил меня до дому на собственном горбу! Друг – это друг!

А однажды, в очередную «металлоломную кампанию, приносившую каждую осень новое пополнение ржавого железа в вечную его кучу за школой (никто никогда не увозил его оттуда в переплавку - до следующей осени  кучу постепенно разбирали  поселковые хозяева и умельцы), мы, в пионерском порыве, вдвоем волокли найденный где-то в забурьяненном поле   конный плуг времён коллективизации. Тащили плуг долго, с остановками на отдых, преодолевая по пути овраги и буераки  пока не были остановлены надвинувшейся тем­нотой и разлившейся  Цыганкой, у самой околицы. При­шлось бросить ценную наход­ку на том берегу.

А утром, чуть свет, вызванный условным свистом - я перелез через забор и увидел, что плуг стоит, в огороде у Серёги. Каким образом ему удалось дотянуть его самому, он так и не сказал, но в этом он был весь - сделать в одиночку то, что казалось непосильным и двоим, и при этом вести себя так, как будто всё в порядке вещей.

Особенно ярко эта его черта прояв­лялось в многочисленных спор­тивных мероприятиях, которы­ми была так богата пионерско-комсомольская жизнь нашей   юности. И здесь Серёга блистал в самых разных видах, показы­вая подчас самые невероят­ные результаты. Особым же его коньком были волейбол и лыжи.

В лыжах он вообще творил чудеса. Мог, например, в пер­венстве школы (в беге на «де­сятку») отмахать по ошибке лиш­них три километра и всё же… Выиграть дистанцию! Мог сде­лать сверхусилие «на районе» и прийти первым, несмотря на то, что снег липнет к лыжам двухпудовыми гиря­ми, а болельщик соперника («табаковские»!) не только стреляет по ногам из рогаток, но и обещает «намы­лить шею» в случае выигрыша.

У всех у нас в юности бывали моменты, которые не украшали нашего молодого бытия. Но, положа руку на сердце, не могу припомнить ничего такого про Серёгу. Это был человек неспособный на подлости. Если и случались у него какие-то грехи – то исключительно из-за любви к жизни, и жажды её максимальной полноты!

…К концу школы (а мы «выпустились» в 1975 году) вы­кристаллизовалась его магистральная мечта - летать! Летать на максимально возможных скоростях и на мак­симально возможных высотах. Потому-то после школы путь Возовикова был прям и ясен - в Армавир, в училище летчи­ков ПВО. О космосе, если тог­да и думал, то не говорил - был реалистом.

Позже служил он и в Поль­ше, и на Украине, но после учи­лища несколько лет отлетал над Дальним Востоком. Здесь и со­стоялся как классный лётчик, здесь по существу - «встал на крыло». Выучка в советских войсках ПВО всегда была на уровне -   горючее на учёбе не экономили.

То время пришлось у меня на активный поиск себя и ненавязчивые ски­тания по родной стране (не нынешней – той!). Во время од­ной поездки на БАМ, поздней осенью 1981-го года, я заехал к Серёге, который служил на авиабазе ПВО под  Хабаровском. И по-хоро­шему позавидовал своему то­варищу - у него было всё, чего не было тогда у меня: семья, квартира, солидная зарплата, интересная работа, о которой он мечтал и которой отдался с таким упоением.

В тайге, в пойме Амура

Помню его возбуждение от предстоящих ночных полетов, к которым они тогда только приступили. Это, когда он, минуя бдительных «особистов» и пренебрегая правилами, провёл меня на аэродром. Кому надо я был представлен, как «перегонщик», пригнавший с завода очередной отремонтированный самолёт.

- Моя машина «32», наблю­дай!

Серёга уходит вместе со все­ми, и на крыльце КП остаемся мы, вдвоем с угрюмым докто­ром. Запущенные двигатели начинают прогревать на форсаже, и из маленькой лужи позади самолетов в воздух под­нимается облако водяной пыли. Но вот алчущие неба «МИГи» один за другим выруливают на взлёт. Мимо проползает и ма­шина с номером «32». Серёга машет рукой. Машу в ответ, но ему уже не до меня - самолёт его рвёт с места,  коротко разбегается и ис­чезает в сумрачном небе.

Слоняюсь по КП, жду, веду умные научные беседы с доктором (не знаю, как ныне, но в те времена, в армии, доктора были весьма образованными и начитанными военнослужащими). Че­рез полчаса появляется Серё­га. Перекусить. Чтобы снова кинулся в чёрные объятия неба.

Во время очередного явле­ния в КП его взгляд вдруг при­обретает тот родной и озорной оттенок, так хорошо знакомый всем его друзьям.

- Хочешь прокатиться на «спарке»?

Еще бы не хотеть!

- Сейчас устроим, - он ухо­дит, но спустя несколько минут возвращается обескуражен­ный. – От, блин! Не получится. Где-то кто-то упал, и все полеты отменили. Пока не выяснят причины.

С аэродрома возвращаемся в полвторого ночи. Над нами сверкают крупные голубые звезды. Шаги гулко отдаются в морозном воздухе. Тянет на откровения.

- Серёга, хочешь в космос?

- !.? Боюсь… Там ведь такая медкомиссия, которая не оставляет шансов. Если  забракуют - автоматически вылечу и из ПВО…

На "бурановском старте"

...Но в космос уже тогда он хотел, и хотел - сильно. Так, что спустя несколько лет не побоялся ни этой сверхко­миссии, ни полного отсутствия всяческого блата. Медицинский барьер он преодолел один из нескольких сотен. Но впереди было самое страшное - собеседование в ЦК КПСС. А в ЦК хотели знать, почему в школе хромало пове­дение, и почему грубил началь­ству в училище, а, главное, разделяет ли линию партии? Конечно, куда деваться, он разделял, недаром же вступил в эту самую партию: знал, что космос в СССР - удел пар­тийных.

Одна из последних наших встреч произошла на Байконуре. Я ехал в пустыню, к архе­ологам на Алтын-Асар, а Серё­га проходил очередной этап предполётной подготовки по космической программе. Первым делом он потащил меня на «17-ю пло­щадку» знакомить с друзьями и коллегами. Мы подоспели в космическую гостиницу к са­мому разгулу. Было шумно, весело и бестолково. Волков, Викторенко, Аубакиров, Мусабаев. Простые, доступные и тогда ещё никому не известные ре­бята из Серёгиного звена. На­пыщенные коллеги-журналис­ты – тоже кандидаты на космичес­кий полет (был такой несостоявшийся проект).

Оказывается, что только утром часть из них закончила суточ­ный эксперимент на выжива­ние в пустыне (во время кото­рого Серёга потерял 4 килог­рамма). По этому поводу и гу­дели. Гусарствовали.

- Я думаю, что Возовиков самый реальный кандидат на будущие полеты, - уверенно сказал тогда космический авторитет Во­лков...

На Байконуре вместе с Тохтаром Аубакировым

О фото: конечно же, у меня сохранилось множество фото моего школьного товарища. Но тут я хотел бы поместить те, которые снимал в 1981-м на авиабазе под Хабаровском (и самом Хабаровске) и сделанные десять лет спустя на Байконуре.